РОМАН «ВИРТУОЗ» — ПЯТАЯ КНИГА ЦАРСТВ Обсуждение нового романа А. Проханова в Экспериментальном Творческом Центре С. Кургиняна (начало)
21 мая в Экспериментальном Творческом центре Сергея Кургиняна
состоялось обсуждение нового романа Александра Проханова "Виртуоз".
Как и предполагалось, в ходе обсуждения, сразу же вышедшего
далеко за рамки литературы как таковой, прозвучали очень актуальные и
острые оценки, которые касались не только нынешней
социально-политической ситуации в стране, не только ближайших и более
отдаленных перспектив её изменения, но прежде всего — самых
фундаментальных основ индивидуального и народного бытия. Прохановский
"Виртуоз" рассматривался выступавшими прежде всего как личная жертва,
брошенная писателем на алтарь Отечества и способная хотя бы отчасти
преобразить будущее России.
Мы предлагаем вниманию читателей "Завтра" подготовленный
нашими корреспондентами блиц-репортаж с места события.
"Если же вы будете делать зло, то и вы и царь ваш
погибнете"
(1 Цар 12:25)
Традиционные "четверги" в Экспериментальном Творческом
Центре Сергея Кургиняна давно стали важной и неотъемлемой частью
интеллектуальной и художественной жизни Москвы, а значит — и всей
России. За годы их проведения сложился и устоялся определенный,
достаточно широкий круг участников, который, как во всяком живом деле,
постоянно изменяется и дополняется — в зависимости от ситуации, темы и
формата обсуждаемых вопросов. Некоторые заседания проходят абсолютно
открыто, и на них может попасть любой желающий, другие, наоборот,
проводятся в полностью закрытом режиме, но чаще всего, примерно в 90%
случаев, представляют собой полуоткрытое "клубное" мероприятие, на
которое радушный хозяин приглашает тех, кого хочет видеть, а остальные
желающие могут пройти и без персонального приглашения. Но могут и не
пройти — если каким-то образом не соответствуют негласному формату
общения "здесь и сейчас". Всё это покрывает кургиняновские "четверги"
уникальным сплавом таинственности, значимости и неожиданности.
Именно таким оказалось обсуждение нового романа Александра
Проханова "Виртуоз", которое после краткого вступительного слова хозяина
вечера открыл сам автор.
Александр Проханов.
"Я принадлежу к той плеяде советских литераторов, которые
понимают значение книги. Советский период в двадцатые — начало тридцатых
годов начинался с больших книг, больших работ, больших эмблем. Этими
книгами открывалась советская эра. Эра не только литературная, но и
политическая, идеологическая, житейская. Были такие романы, как
фадеевский "Разгром", "Как закалялась сталь" Островского, драма
Вишневского "Оптимистическая трагедия", поэмы Маяковского.
Это были авангардные книги, которые не исчезали, не
рассасывались и не пропадали втуне, а становились шаровыми молниями,
источниками энергии, с помощью которых запускались огромные
идеологические и мировоззренческие процессы.
Советский строй завершался тоже книгами. Появилась целая
группа "перестроечных" романов, которые использовались Яковлевым,
Горбачевым для того, чтобы закрыть Советы. Это "Белые одежды" Дудинцева,
"Печальный детектив" Астафьева, "Пожар" Распутина, "Дети Арбата"
Рыбакова. Эти книги стали опущенными знаменами советского времени. Их
запускали в читающую публику. Страна ведь была читающей, книга очень
высоко ценилась, она была не развлечением, а интеллектуальным оружием, и
эти организационные оружейные системы книг, запущенные в советское
общество, вызывали там колоссальные разрушения. То есть независимо от
того: направлены они на созидание или на разрушение, — книги были в
советское время огромной силой, гигантским оружием.
Мне кажется, затем книга перестала быть инструментом,
который был важен власти, элитам, культуре в целом. Потому что сама
культура, литературная среда была резко отодвинута, деполитизирована,
между нею и властью образовался очень мощный и всё расширяющийся зазор. И
писатели на протяжении последних 15-20 лет влачили жалкое
существование. Потому что сколь угодно прекрасная или значительная
книга, вырванная из культурной социодинамики, из идеологического,
социального контекста общества, перестаёт быть частью культуры,
пребы-вая одиночным знаком, всплеском, воплем.
Я понимаю, что моя новая книга не изменит политических
координат в нашем обществе. Но мне кажется, она в состоянии хотя бы на
несколько градусов сместить полюса, потому что я старался запустить в
неё энергии текущего дня, трансформировать их в метафору, в
художественные образы, и таким образом резко усилить эти энергии.
Я всегда занимался государством. Для меня государственная
идея была и остается родом религии (не исключая и не заменяя религию как
таковую). И мне всегда казалось, что государство, власть и властители —
будь то президенты, цари, вожди — только тогда отвечают велениям
русской истории, если они — помазанники, если у власти есть вертикаль,
если власть не только политологична, политична или политтехнологична.
Какие бы политтехнологии ни запускались: кровавые или мягкие, — но если у
власти нет истинной вертикали, если она не связана с Небом, с высшими
смыслами, если её не пронизывает абсолютно обязательный для России дух
небесных сил, небесного покровительства, небесного смысла, который
делает эту власть непобедимой, несокрушимой, помогает ей решать свои
земные двухмерные дела и задачи, — всё бесполезно. Если этот дух не
пронизывает кремлевские купола и стены, если власть оказывается
закупоренной в свои политические задачи, — тогда, мне кажется, эта
власть обречена. Обречена в очередной раз утащить вместе с собой в
"черную дыру" всю остальную страну."
В связи с темой обсуждения Сергей Кургинян раскрыл
перед собравшейся аудиторией своё видение творческого пути автора романа
"Виртуоз" и собственного творческого пути. По его мнению, уже с
середины 60-х годов Александр ПРОХАНОВ в каком-то смысле находился в
эпицентре брежневской реальности, был в симбиозе с нею, чувствовал её
как абсолютно комфортную для себя, "свою", дозированно встраивая в свое
мировидение то, что выходило за пределы официального "мейнстрима". Это
объяснимо. Брежневская реальность была слишком благополучна и потому
скучна. А Проханов всегда рвался к экзистенциальным аспектам реальности:
мистика, бабочки, неожиданные метафизические предчувствия...
Констатация симбиоза Проханова с той реальностью не
означает, что он был членом ЦК КПСС или секретарем Союза писателей. А
также Героем Социалистического Труда и так далее. Он был беспартийным,
далеко не самым комплиментарным. Но, во-первых, он мог при желании
оказаться в высшей лиге творческого истеблишмента, став и секретарем
Союза писателей, и Героем Соцтруда. Во-вторых, понятия "симбиоз с
реальностью", "нахождение в ее эпицентре" не сводятся к социальной
востребованости (изданию романов, командировкам за рубеж, в "горячие
точки"), хотя и предполагают оное. Но у других и командировок было в сто
раз больше, чем у Проханова, и ездили они в более "лакомые" места,
однако симбиоза не было. А у Проханова он был. И это определило стиль
его ранней прозы.
Сравнив себя с Прохановым, Кургинян констатировал, что у
него самого никакого симбиоза с брежневской реальностью не было, в
эпицентре ее он себя не чувствовал, испытывая острую смесь скуки и
отвращения. Предметом же любви был хоть и остаточный, но существовавший
красный высокий смысл — и некий постиндустриальный "побег" на теле этой в
целом чуждой реальности.
Переходя от самоощущения Проханова к его творчеству,
Кургинян зафикисировал, что в тот "ранний" период Проханов был по своему
творческому методу реалистом. Если пользоваться метафорой Маяковского,
предполагающей, что искусство связано с реальностью или по принципу
зеркала, или по принципу увеличительного стекла, то Проханов на этом
этапе реализовывал по преимуществу принцип зеркала.
Когда же советская реальность начала распадаться, то первая
человеческая и творческая фаза жизни Проханова — фаза симбиозная —
перешла в фазу мобилизационно-охранительную. Он вдруг понял, что любимая
им реальность атакуется извне и изнутри. И всей своей целостностью
ответил на этот вызов. Такой ответ создал его как политического
журналиста. Безупречной и показательной в этом смысле является давняя
статья "Трагедия централизма".
Следующий этап творчества — протестный. Советская,
"красная" реальность ушла. Но всё-таки оставалась надежда её
восстановить. На этом этапе Проханов стал единственным талантливым
главным редактором оппозиционной прессы. Он понял, что если не будет
своим для самых разных аудиторий, то его газета: сначала "День", а потом
"Завтра", — превратится в малотиражный листок, а он хотел иметь свежую
популярную газету, реально влияющукю на политическую и общественную
жизнь в стране, чего и добился.
Этот оппозиционный этап длился, по мнению Сергея Кургиняна,
с конца 1991 по начало 1997 года. Внутри был надлом "черного октября"
1993-го, но окончательно всё надломилось в 1996-м, после проигрыша
Зюганова на президентских выборах. Это означало крах надежд на
восстановление советской, "красной" реальности. И у Проханова начался
новый этап жизни и творчества: реальность, из которой исчезла надежда на
восстановление того, с чем Проханов находился в симбиозе, стала
непроглядно-черной. Иначе говоря, она стала адом ("оставь надежду всяк
сюда входящий").
Как это сказалось на его произведениях? В них реальность
является уже не предметом, отражаемым в зеркале или изучаемым под
увеличительным стеклом. Она становится своеобразным "онтонаркотиком",
"онтогаллюциногеном". "Ontos" — сущее. Когда само сущее (реальность)
превращается в наркотик, когда им накачиваются, как галлюциногеном, то
речь идет об этой самой "онтонаркотизации". О погружении в
соответствующие состояния за счет принятия "онтонаркотика". О
галлюцинировании вследствие такого погружения. И — о превращении добытых
"глюков" в текст.
Сергей Кургинян охарактеризовал такой творческий метод как
метод №3. Метод №1 — "зеркало", №2 — "увеличительное стекло", №3 —
"онтонаркотизация".
Для онтонаркотизации нужны следующие условия. Первое —
чтобы не было надежды. Только тогда реальность — "онтонаркотик". Второе —
чтобы помимо "онтонаркотика", был еще и "онтошприц". Что такое
"онтошприц"? Это какая-то связь с безнадежной реальностью. Связь,
состоящая из сильного омерзения, легкого любопытства и гомеопатических
доз парадоксального восхищения.
Именно в этом, по мнению Сергея Кургиняна, заключается
генезис явления, которое можно назвать прохановским гиньолем или…
"глюканом". По определению Кургиняна, глюкан — это роман, написанный
методом №3. Прохановский глюкан является оригинальным явлением
современной культуры, а не разновидностью треша, триллера, черного
романа et cetera.
Из такого определения метода следует особое отношение к
образам. Искать прямые (близкие, как в методе зеркала, или далекие, как в
методе увеличительного стекла) связи образов и реальных фигур
современности бессмысленно и контрпродуктивно. Есть другие связи —
"запах" "онтонаркотика" под названием "реальность" адресует к одним
каналам восприятия, а порожденные этим "онтонаркотиком" глюки — к другим
каналам. Это-то и интересно. "Запах" реальных прототипов есть. Но
сопоставлять прототипы с "глюками" — бессмысленно и даже комично.
Наверное, кто-то этим займется, проводя параллели между персонажами
книги и действующими политиками. Но это в чистом виде соблазн — пустой и
глупый одновременно.
Шамиль Султанов — политолог, видный теоретик российского
ислама, соединяющий мусульманские традиции с современными теориями
социальной справедливости, депутат Государственной думы РФ IV созыва
(2003-2007, фракция «Родина»), автор биографий Плотина и Омара Хайяма,
вышедших в серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая
гвардия». В 1993-1997 гг. был заместителем главного редактора газеты
«Завтра».
"Я сформулировал суть этого романа в трёх ипостасях: это
страшная книга, это роман-эпитафия и это революционный текст.
Почему это — страшная книга, с культурологической точки
зрения? Вспомните настороженное отношение российского общества к Гоголю
после того, как появились "Мертвые души". Все были, с одной стороны,
согласны, что текст превосходный, что подобного произведения не было в
русской литературе, а с другой стороны — возникало ощущение, что в этих
"Мертвых душах" что-то не так. Ведь в то время Российская империя была в
расцвете, проходила через пик своего международного влияния.
Почему же Сталин позднее причислил Гоголя к числу
художников, которые предвосхитили революцию? Потому что Гоголь показал
начало разложения правящего класса имперской России. Все эти Ноздрёвы и
Коробочки оказались проникнуты гнилостными бактериями, которые пока еще
не исказили их человеческого облика, но уже начали отравлять их своим
ядом.
Вообще, великая литература появляется только тогда, когда
она одновременно освещает две тенденции. С одной стороны — тенденция
революционная: что-то создается, реализуется великий проект, всё
охватывается этим единством. С другой стороны — тенденция деградации,
когда некий проект уже переходит в свою финальную стадию, он загнивает, и
оттуда наружу уже выползают черви... Истинный художник должен обладать
огромной художественной силой, чтобы изобразить и то, и другое. Гоголь в
"Мертвых душах" и в "Ревизоре" показал, как начало разрушаться мощное
здание российской губернии первой половины XIX века, её правящий класс.
Вторым таким художником, уже во второй половине столетия, был Лев
Толстой, "зеркало русской революции", который наглядно показал, к чему
эта деградация приведёт.
Проханов в своём страшном романе показывает, до какого
маразма дошла нынешняя элита. Он не говорит ничего по поводу правящего
класса, потому что правящего класса, как некоего единства, в России
сегодня уже нет.
Есть еще один очень важный момент, который определяет суть
романа "Виртуоз": там нет народа, он даже не прописан как таковой: ни в
целом, ни через своих отдельных, индивидуальных представителей.
В "Виртуозе" есть разного рода реальности, но они, что
страшно, вообще никак не пересекаются. Для народа существует своя
реальность, а для так называемой элиты, которая предает народ и страну,
ведет свои комбинаторские игры, — своя, совершенно отдельная от
реальности народной.
Почему это эпитафия? Збигнев Бжезинский сказал, что
нынешний российский режим проиграл. Потому что уже есть поколение, их
десятки миллионов, которые питаются, живут, мыслят, как западная
цивилизация. Этот режим, — сказал Бжезинский, — не воспитал свою
контркультуру, контридеологию, через 5 лет они сами уйдут, не
торопитесь, всё произойдёт само собой. Прохановский роман — наглядная
иллюстрация к утверждениям Бжезинского.
Опасно, если будет сохраняться иллюзия, что через год или
два все нормализуется, хорошо заживем, все устаканится. Не устаканится,
самой собой не пройдет. Потому что такая элита должна или уничтожить
страну, или закончить жизнь самоубийством. И на таком фоне игра двух
главных героев, Ромула и Рема, — это подтверждение, проявление нынешней
российской квазиэлиты в ее омерзении, в беспощадной гнилости. При этом
как личности они — здравые, умные люди, но их элитарные функции таковы,
что ощущение предательства, особенно к концу книги, одиночества
угнетает, потому что видно: крах неминуем.
Почему, с моей точки зрения, это революционная книга?
Потому что нужно было показать, к чему это всё ведет, вся эта гниль, все
эти вирусы и бактерии распада. Спасибо, Александр Андреевич, вы создали
действительно страшный роман. Именно такие страшные романы нужны нам
сегодня. Люди должны прочитать ваш роман, ужаснуться и, ужаснувшись,
начать действовать ради своего спасения."
Гейдар Джемаль — известный мыслитель-метафизик,
Председатель Исламского комитета России. Считается одним из самых
влиятельных неформальных лидеров современной российской уммы
(мусульманского сообщества).
"На мой взгляд, прохановский "Виртуоз" выламывается за
пределы традиционной политологии. Говорить, что это
роман-предупреждение, революционный роман или эпитафия псевдоправящему
псевдоклассу, — мало и потому неверно. Прежде всего это — метафизическое
произведение. Оно является исследованием с большой буквы, как
произведения великих русских писателей: упомянутого Гоголя, но в первую
очередь Достоевского. Чем Проханов здесь озабочен, что его мучает из
романа в роман и нарастает до крещендо здесь? Это исследование тайны
беззакония. Тайны беззакония в религиозном смысле, которая рвётся,
которой тесно в молекулах обыденной физической, вещественной
действительности. Она создаёт гротеск. Я не согласен с тем, что это
персональная галлюцинация, — мы ежедневно и постоянно видим этот гротеск
на экранах телевизоров, в рекламе, в гламуре, в отсутствии вкуса.
Последнее вроде бы банально, но оно прикрывает фундаментальное нарушение
онтологических пропорций. Тайна беззакония дышит вокруг нас.
"Мёртвые души" — тоже были попыткой исследовать тайну
беззакония. Но соскользнули с неё каким-то боковым взглядом, словно по
гладкому булыжнику, ушли скорее в пропитанный малороссийским юмором
эпос. Достоевский взялся за эту тайну беззакония и долбил её уже
всерьёз. Но тоже не пробил стену, потому что все его герои оказываются
неудачниками в попытке сразиться с тайной беззакония. Они не стали
Давидами с битве с Голиафом, не стали Галахадами, которые победили
дракона тайны беззакония. В этом ряду главный неудачник — князь Мышкин. В
прохановском Алексее Горшкове я вижу парафраз этого героя Достоевского.
Князь Мышкин — главный неудачник, который попытался сразиться с тайной
беззакония и был вынужден уйти назад в безумие, в полное затмение
персонального бытия. Мы видим очень близкие совпадения между Мышкиным и
Горшковым, продиктованные не каким-то постмодернистским явным или
скрытым цитированием, а именно талантливым резонансом на единую
метафизическую проблему. Тема самозванца явно очень близка Достоевскому —
вспомните тайную жену Ставрогина, полупомешанную, которая говорит про
него: "Царь, царь, князюшка, приедет"; Ставрогина пытается выставить как
царя Пётр Верховенский: "Новый Иван-царевич, он явится, явится!". В
романе "Виртуоз" мечта Верховенского сбывается — у новых бесов, сидящих
уже наверху. Пущен слух об Иване-Царевиче. И, в отличие от Ставрогина,
который не стал царём, этот человек, который был выдвинут мифоманами,
чтобы земля русская содрогнулась и заплакала, царём становится. Но в
этот момент он оказывается не признан, как и Мышкин, он тоже оказывается
неудачником. Там есть очень много прямых аналогий и ассоциаций. С
Мышкиным становится побратимом Парфён Рогожин, который его предаёт и
который готов его убить. И у Проханова есть Виртуоз, становящийся
побратимом Горшкова, который тоже его предаёт. Вы скажете — аналогии
заканчиваются, где же у Проханова Настасья Филипповна?! В романе
"Виртуоз" Настасья Филипповна — это власть.
Власть фигурирует здесь как отдельный герой — в субстанции
золотых куполов, в мотивации, ради которой этот новый Рогожин, Виртуоз,
предаёт своего побратима. Когда перед ним поставлен выбор: власть или
истина, — он выбирает власть. Так же, как Рогожин у Достоевского выбрал
Настасью Филипповну.
А где же раздвоение, которое мы видим в "Виртуозе", у
Достоевского? В "Идиоте" есть Тоцкий и есть Ганя Иволгин, который "за
сто тысяч" не пополз. И здесь раздвоение тоже присутствует в двух
персонажах, которые оспаривают виртуальную корону Российской Империи.
Причём понятно, кто Тоцкий, а кто Ганя, который виртуально упал в этом
романе в обморок.
В "Идиоте" Достоевский очень близко, буквально вплотную
подошёл к раскрытию тайны беззакония. Но, совершенно не трогая
гениальности и пиковости Фёдора Михайловича, который находится вне
всяких сравнений и аллюзий, тем не менее, надо сказать, что
методологически Проханов еще ближе подошёл к тайне беззакония, к
проблеме проявления чёрных чудес и белых чудес в нашей реальности, к
тайне того, как метафизика и конвергенция невидимых субстанций большого
космоса превращаются в политику и параполитику нашей текущей
действительности. Это — роман прорывный, и он свидетельствует о том, что
Проханов — абсолютно уникальный писатель, который беспощадно талантлив и
который может пользоваться любыми, самими спорными, фантастическими,
какими угодно приёмами, чтобы создать великолепными мазками совершенно
беспрецедентное в наше время, в нашей художественной культуре, полотно."
Сергей Батчиков — исследователь закономерностей
нелинейных процессов в больших системах (теория хаоса), в том числе на
материале российских «рыночных реформ», председатель правления
Российского торгово-финансового союза.
"Не знаю, понимает ли сам Проханов, сколько пластов он
поднял в этом романе. Моё знакомство, дружба и многочисленные беседы с
автором "Виртуоза" привели меня к одному нестандартному выводу, который,
впрочем, уже был сегодня озвучен. Жизнь — это не сбор, хранение,
обработка и анализ информации об окружающем мире. А на самом деле Жизнь —
это во многом самотворчество разума. И вот Проханов выступает в
качестве такого самотворящего фрактала.
В своё время Толстой создавал летопись событий через судьбы
людей, описывал эпохи, включая их в человеческую жизнь, и, наоборот,
человека включал в эти события. Достоевский предвосхитил Эйнштейна, если
говорить о теории относительности. Он показал, что братья Карамазовы,
их отец, да и Смердяков — это всё один и тот же человек в разных своих
ипостасях. А Джойс показал, как действует квантовая логика, где нет ни
времени, ни пространства в привычном для нас понимании, что человек в
принципе может находиться в любой точке пространства и времени.
В восьмидесятых годах прошлого века я занимался в Амазонии
разными исследованиями по программе биохимического контроля над
сознанием. Одним из элементов этой программы было изучение
галлюциногенов. Тут уже говорилось о наркотиках, но на самом деле, если
посмотреть Тимоти Лири или Станислава Грофа, есть большая разница между
наркотиками и психоделиками. Это две разные субстанции, два разных
состояния души и тела, сознания и подсознательного. То, что происходит
после рождения и до смерти, прекрасно отражено в искусстве и отработано в
науке. Но вообще-то самое интересное — то, что происходит до рождения и
после смерти. Стремление к инобытию, понимание того нечто, которое
существует вне нашей реальности. Психоделики открывают эти возможности.
Как-то мы беседовали с Прохановым, и прозвучала мысль, что
бывают моменты, когда ты ощущаешь себя частицей космоса и сливаешься с
миром. Но бывают ситуации, когда ты чувствуешь себя, наоборот,
песчинкой, существом, чуждым и не нужным этому миру. Я рассказал о своём
опыте. Когда умерла моя мама, это было в 1985 году, я приехал в школу,
где она много лет преподавала английский язык, — и внезапно
почувствовал, что никому не нужен, что связь с Космосом у меня потеряна,
что я никогда больше не буду тем самым мальчиком, который ходил в эту
школу, и что моя жизнь — это какой-то миф, дыхание, которое сегодня
улетучится. И вот, через какое-то время, уже на четвёртом градусе южной
широты, в сельве, под воздействием айяваски, а это сильный галлюциноген,
природный ЛСД, я испытал то же самое ощущение, причём длилось оно
достаточно долго. И я рассказал это всё Александру Андреевичу.
А он в ответ рассказал, как однажды в Анголе, после тяжёлых
боёв в сельве, когда тело полностью угнетено и душа начинает как бы
пульсировать вне тела, Проханов вышел на побережье и бросился в воду.
Вода была страшно холодной, и вдруг в глубине он увидел рыбу, смотревшую
на него, и почувствовал — эта рыба и есть он сам.
Сворачивая беседу, я сказал, что, несмотря на все поднятые в
том разговоре высокие материи, на существование иных миров, — рядом с
рестораном стоит моя машина, надо залить в неё бензин и ехать, чтобы
жить обычной своей жизнью. И тут входит водитель с новостью, что моя
машина сломалась, причём, стоя на месте. Это было явное указание на то,
что наши слова тоже воздействуют на материальный мир.
В минувшем декабре мы с некоторыми моими друзьями, которые
здесь присутствуют, опять были на психоделической "сессии" в Южной
Америке, куда я много раз уже приглашал Александра Андреевича. Он всякий
раз отвечал, что если я буду настаивать, то он, конечно, поедет, но в
этот раз у него опять "не складывается". Так и на этот раз случилось, мы
без Александра Андреевича бродили по правому полушарию, где, в
общем-то, записана вся история человечества от начала до конца, в том
числе всё, что происходило и будет происходить с тобой лично. И "там"
всем нам сказали приблизительно следующее: "Ребята, Бог один, но народы
разные. Сейчас вы пользуетесь чужой духовной практикой, стремитесь
прийти к инобытию через шаманство, а на земле вы — православные, поэтому
должны идти по этому пути. И больше не залезайте к нам со своими
проблемами".
Когда я вернулся, Сергей Георгиевич Кара-Мурза, который
вообще-то далёк и от мистики, и от психоделиков, человек очень
рационального ума, неожиданно дал мне блистательный трактат Сергея
Хоружего, где было чётко показано, что нельзя смешивать разные духовные
практики, что стремление к инобытию должно осуществляться только в
рамках своей духовной традиции, своего духовного концепта. Буквально
сразу же мне позвонили другие мои друзья и сказали: "Полетели на Афон!"
Так я 7 января, в Рождество Христово, оказался на Афоне, где монахи
объяснили, о чём идёт речь, почему нельзя так делать.
И когда я читал роман "Виртуоз", я понял, в чём сила
Проханова, чего я раньше не понимал, хотя мы вместе с ним общались с
разными людьми, и виртуозами, и невиртуозами. Он свою духовную практику
реализует исключительно внутри православной традиции. Его детище,
Священный Холм в Пскове, где смыкаются временное и пространственное, где
собрана земля русского мира от Сен-Женевьев-де-Буа до Магадана, — тому
свидетельство."
Андрей Фурсов — историк, социолог, публицист, автор
программной работы «Колокола истории», где общество рассматривается как
единый системно-исторический субъект. В последние годы активно
разрабатывает проблематику больших и малых исторических циклов с позиций
«мир-системного» анализа.
"Я прочёл этот роман очень быстро. Впечатления до конца ещё
не устоялись, но некоторые моменты совершенно чётко можно выделить уже
сейчас. В романе три очень явственных пласта. Первый пласт —
политический, а точнее — кратический. Потому что в сегодняшней России
политики нет, она — для неудачников, а для удачливых людей существует
власть. Второй пласт — исторический, и третий — метаисторический. Мне
интересно было сопоставить, как сопрягаются власть и история в
деятельности Виртуоза. И вот что меня поразило. В России двоевластие —
это всегда характеристика смутного времени. Лжедмитрий—Василий Шуйский,
Петросовет—Временное Правительство, красные—белые, Ельцин—Горбачёв и
Ельцин—Верховный Совет. А что делает Виртуоз в романе? Он пытается смуту
институционализировать через отношения Ромул—Рем, он пытается её
заморозить "сверху". И это — очень интересный ход.
Можно сказать, что "Виртуоз" — всего лишь роман, что
найденный Прохановым ход или код не имеет отношения к реальности, но
литература и жизнь очень тесно связаны между собой. Напомню вам про
старый, 1975 года, американский фильм "Три дня Кондора", который
сочетает традиции сразу трёх жанров: французского полицейского романа,
английского детектива и американского криминального романа. Главная
сюжетная линия фильма такова. Есть некое подразделение ЦРУ, которое
работает с открытыми источниками: читает детективы, триллеры и
политические романы — и на основе найденных там сюжетов рекомендует
руководству некие ходы. Кончается всё очень плачевно — приходит команда
киллеров, и их всех уничтожает, потому что они, анализируя реальность
сквозь призму художественной литературы, вышли на интересы неких очень
высокопоставленных людей.
Итак, Виртуоз применяет ход совершенно не слыханный в
русской исторической традиции и русской борьбе за власть. Он пытается
заморозить смуту. Дальнейший ход романа показывает, как ломается эта
попытка. Историю, в том числе и русскую, обмануть нельзя. То есть можно
это сделать на короткий промежуток времени — сжать пружину… но потом
пружина обязательно распрямится и влепит в лоб. Напрямую от этого в
романе страдает один из тандема Ромул—Рем. Но, в конечном счёте, во всех
трёх пластах проигрывает и Виртуоз: и политически — "заморозить" смуту у
него не получается, и исторически, и метаисторически.
Не надо пытаться обмануть историю, власть и метаисторию. За
это приходится дорого платить. Безусловно, сказанным не исчерпываются
все или даже главные смыслы романа "Виртуоз", но эта линия показалась
мне очень важной, я так её прочитал."
Владимир Бондаренко — видный литературный критик и
общественный деятель, главный редактор газеты «День литературы»,
исследователь русского зарубежья. В своих статьях и книгах постоянно
подчеркивает мировое значение современной русской литературы как
целостного социально-культурного феномена, в связи с катастрофами
последнего столетия благодаря массовой русской и русскоязычной эмиграции
охватившего буквально всю планету.
"Я, наверное, был одним из первых читателей романа
"Виртуоз". Главное ощущение, которое вынес, — насколько же этот роман
горький! Горький прежде всего для самого Проханова. На "Виртуоз" можно
взглянуть как на личностную трагедию самого писателя, который переживает
период надежд и который постепенно осознаёт крах того, что он делал
последние годы. Я вижу за Лже-царевичем (кстати, в первой версии роман
назывался именно так) судьбу самого Проханова. Здесь я сужу не как
человек, даже не как друг — скорее, как литературный критик.
Проханов-редактор — это одна личность. Как руководитель
общественно-политического издания, он лишён безбрежной свободы, имеются
определённые рамки, которые по разным причинам нельзя перешагивать. То
же самое — Проханов-журналист. Какими бы смелыми и резкими ни были его
передовые статьи в газете "Завтра" — всё равно это работа политика, а в
политике тоже есть свои границы.
Но как писатель Проханов отпускает себя на свободу. Когда
художник приступает к работе над своим произведением, он часто сам не
знает, к чему придёт. Общие контуры может нарисовать, но как некогда
удивился своим героям Пушкин: "Надо же, Татьяна вышла замуж!.."
И я не уверен, что сам Проханов ожидал того сюжета, который
в результате возник. Лже-царевича везут на ракетные объекты и
показывают взлёт новой ракеты — это мы читали в одном из очерков самого
Проханова; героя везут на новый завод, откуда вот-вот завтра пойдёт
новая энергетика новой России, — и это мы тоже читали в репортажах
Проханова о его поездках на уральские, сибирские заводы, где зарождается
неЧто. И вдруг в результате оказывается, что это нечто — виртуально,
мнимо, что всё это — ложь, прикрывающая самую неприглядную реальность.
Можно говорить о глюках, о природном прохановском
метафоризме, который отмечал ещё Александр Солженицын, можно погрузиться
в "карнавал масок" и забыть о реальности.
Но ведь все жадно читают и вычитывают, "кто есть кто".
Почти все фигуры романа "Виртуоз" — а их десятки! — близки и узнаваемы
для нас. Тем и страшны. Ведь дальше начинается пласт острой социальности
романа.
Почему в своё время наши правители задвинули литературу на
самые задворки общества? Потому что все революции, все глубинные
изменения начинались не с обороны, не с экономики, а с культуры. Сначала
пришла энергия разрушения диссидентской и перестроечной литературы,
потом рухнул Советский Союз со всеми своими дивизиями, ракетами,
суперзаводами. Потому, боясь культуры как огня, до сих пор массового
читателя не подпускают к серьёзной литературе. Но, кстати, и в фэнтези, в
детективной нашей прозе 80% авторов стоят на державно-патриотических
позициях. И такая литература тоже воздействует на общество. Но в большой
литературе прорыв к массовой аудитории сделал только Проханов.
Когда Астафьев писал свой "Печальный детектив", а Рыбаков —
"Детей Арбата", не думаю, что они просчитывали ситуацию 91-го или 93-го
годов. Но энергия их неприятия брежневского застоя, их ненависти к нему
достигла такого предела, что застой прекратил своё существование. Но
очень печально, что вместе с государством. И я спрашиваю себя, во что
может вылиться переполняющая этот роман энергия ненависти? Художник, как
он ни наслаждается своими творениями, становится большим художником,
только когда воздействие его произведений на людей, на общество
становится непосредственным.
Перед нами трагедия личности писателя. "Виртуоз" во многом
отрицает то, что было написано за последнее время этим же художником,
это отрицание самого себя. Но во имя чего? Я знаю, что Проханов не может
жить вне своего державного сознания. Это, надеюсь, окажется сильнее
всего и победит."
