Глава семнадцатая

Лемнер был зван в Кремль, третий раз за минувшее время. Не было названо имя приглашающего, но Лемнер сладко предчувствовал, что зван Президентом. Репетировал перед зеркалом эту встречу. То смиренно кланялся, потупив глаза, не смея взглянуть в лицо высочайшего повелителя. То восторженно улыбался, озарённый милостью обожаемого правителя. То твердо, как преданный воин, смотрел Президенту в глаза. Произносил уместные фразы. «Африка любит вас, Леонид Леонидович». «Величие России Африкой прирастать будет». «Мы все немного африканцы, не правда ли?»

Он вышел из машины на Ивановской площади и стал вчитываться в золотую надпись, бегущую под куполом Ивана Великого. «Тятя, тятя, наши сети притащили». То были слова гимна. В Кремле знали об африканском триумфе Лемнера. Знали, что бойцы зовут его «тятей». Быть может, Президент при встрече обратится к нему: «Здравствуй, тятя!» Но тогда возникнет двусмысленность. Если Лемнер тятя, то Леонид Леонидович Троевидов один из его детей? И тогда сети притащили из Африки в Кремль мертвеца? Неужели выкопали француза, зарытого пятками вверх?

«Господи, как странно устроена мысль. Начинаешь с триумфа, а кончаешь грязными пятками».

Лемнер шагал по брусчатке к дворцу и замер. Ему навстречу шёл Президент Леонид Леонидович Троевидов. Вылитый император Александр Первый. Царственная осанка, мягкое округлое лицо, светлые бакенбарды, голубые, как талая вода, глаза чуть навыкате. Президент вышел из дворца встречать Лемнера, так дорог он был Президенту, так высока была оценка африканского похода. Президент прошагал мимо, чуть улыбнулся, заметив восхищение Лемнера. Лемнер был не в обиде. Президент хотел сначала увидеть Лемнера, угадать его мысли и чувства и лишь позже принять в знаменитом малахитовом кабинете.

Лемнер шёл к дворцу, и перед ним вновь возник Президент Леонид Леонидович Троевидов. Всё те же голубые, как апрельская вода, глаза. Мягкие губы улыбались мимолетно мелькнувшей мысли. Шаг плавный, вольный. Так царь прогуливался по аллеям Летнего сада мимо мраморных статуй. Но удивляла быстрота, с какой Президент обошёл Ивановскую площадь, обогнул Архангельский собор, Арсенал и снова вышел к Ивану Великому.

Лемнер отступил на шаг, пропуская Президента. Произнёс вслед:

— Африка любит вас, Леонид Леонидович!

На него шли сразу два Президента. Голубые глаза, бакенбарды, начинавшие полнеть подбородки. Президенты прошли, весело болтая. До Лемнера донеслось:

— Да включи голову! Ей всё одно, по барабану!

Лемнер пролепетал им вслед:

— Все мы немного африканцы, не правда ли?

Он увидел строй из полтора десятка Президентов. Перед ними расхаживал известный актёр театра Вахтангова и наставлял:

— Так, хорошо! А теперь покашляем!

Все пятнадцать Президентов начинали кашлять, повторяя манеру Президента Леонида Леонидовича Троевидова слегка покашливать.

— Так, хорошо. А теперь ручкой, ручкой махнём!

Все пятнадцать резко взмахивали левой рукой, повторяя характерную для Леонида Леонидовича Троевидова отмашку.

— Теперь отдыхаем. В следующий раз покажу, как правильно целовать в живот выхухоль!

— Михаил Соломонович, — к Лемнеру подошёл любезный человек с типовым лицом референта. — Антон Ростиславович Светлов ждёт вас.

Светоч принял Лемнера в том же кабинете. В окне золотые главы Успенского собора походили на мятые перезрелые груши.

Убранство по-прежнему выглядело скупо, но прибавился высокий железный шкаф, напоминавший громадный сейф.

Светоч пожал Лемнеру руку. В его пожатии не было прежней небрежности. Оно было крепче и продолжительней. В их отношениях наметилась перемена. Этим твёрдым пожатием Светоч приближал к себе Лемнера.

— Президент Блумбо нарушил данные нашему Президенту обещания и заслужил того, чтобы его обглодали собаки, — Светоч жалил Лемнера хрустальным глазом.

— Президент Мкомбо сдержит все обещания, — Лемнер видел, что Светоч благоволит ему.

— Вы застрелили паука, пробегавшего над головой Мкомбо. Полагаю, это убережёт его от вероломных поступков, — хрусталь в глазу Светоча вспыхнул рубином и померк. — У каждой пули есть своя улыбка, не правда ли?

— Величие России Африкой прирастать будет, — Лемнер видел, как в глазнице Светоча загорается изумруд.

Эта фраза патриота, готового служить государству, была по душе Светочу.

— Вам, господин Лемнер, удалось создать боевое подразделение, способное совершать спецоперации далеко от Родины. Вы штурмуете дворцы, сбиваете вертолёты, уничтожаете агентов недружественных России стран. Вам удалось создать «идеологию пушкинизма», оправдывающую появление русских военных в Африке. Вот только напрасно вы устроили этот День Африки на Москве-реке. Я наблюдал в окно это безобразие и поневоле становился расистом.

— Поверьте, Антон Ростиславович, мы хотели разбудить в вас добрые чувства.

Ответ был дерзок. Лемнер испугался, что допустил вольность. Но Светоч улыбнулся уцелевшей половиной рта. Другая половина оставалась куском вулканической пемзы.

— Мы начали войну на Украине, чтобы восстановить историческую справедливость, — хрусталь в глазнице наполнился лазурью. — Две оранты, в Киевской и Новгородской Софии, станут святынями объединённой России. Мы рассчитывали на скорую победу, но в Генштабе оказались агенты Украины. Они сорвали план наступления. Война затянулась. Нам не хватает войск, на счету каждый батальон, — Светоч умолк.

Лемнер использовал секунду молчания, чтобы не ошибиться с высказыванием.

— Агентов Украины в Генштабе следует расстрелять, как изменников. Подразделение «Пушкин» готово отправиться на Украинский фронт.

— Я ждал этот ответ, господин Лемнер, — Светоч жалил Лемнера хрустальными лучами. Просвечивал, как просвечивают на свет купюру, опасаясь фальшивки.

— Мы резко усилим подразделение «Пушкин». Вы получите крупное финансирование и пополните ряды «пушкинистов». Мы дадим вам современные танки, самоходные гаубицы, реактивные установки. У вас будут самолёты и вертолёты. На вас станут работать наши космические группировки. Вы создадите армию нового типа, мобильную, яростную, пассионарную. Вы создадите новый тип солдата и офицера. Новый тип полководца. Этим полководцем будете вы, господин Лемнер! — Светоч наделял Лемнера высшими полномочиями, не объясняя, как ими распорядиться. — Война с Украиной должна родить новых Жуковых, Рокоссовских, Коневых. Вы, господин Лемнер, будете новый Жуков!

Хрустальный глаз Светоча переливался спектрами, как бриллиантовый Орден Победы. Излучал разноцветные вспышки, подобные тем, что блуждают в просторах галактик. Мысли Светоча превращались в спектральные вспышки. Лемнер чувствовал их космическую природу. Светоч был подключен к Космосу. Взрыв, что изуродовал его плоть, сочетал его разум с Космосом. Вспышки горного хрусталя проникали в сознание Лемнера, делали сознание космическим. Ему предлагалась великая роль. Россия доверяла ему свою судьбу. Ставила вровень с победоносными маршалами, помещала рядом с Кутузовым и Суворовым, с Александром Невским и Дмитрием Донским. Приближала к святости. Со временем напишут икону. На ней лик Лемнера будет окружён золотым нимбом.

Лемнер прогнал искусительную мысль.

— Мы оправдаем доверие Президента. Россия получит армию нового типа. Мы прорвём оборону украинцев и начнем глубокий рейд по тылам. Будем вывешивать в городах флаги России. Украинцы побегут, как бежало стадо африканских антилоп, когда я гнал их на бэтээре, — Лемнер старался использовать короткие фразы, как это делают офицеры во время докладов.

— Вы вернётесь в Москву героем, господин Лемнер. Вы совершите личный подвиг. Подобьёте из орудия танк. Или поразите вражеский самолёт. Или вынесете из боя товарища. Или подорвёте себя гранатой. Или не заговорите под пыткой. Или возьмёте в плен президента Украины, привезёте в Москву в клетке, и мы поместим его в зоопарк в разделе рептилий. Вы станете национальным героем. Телевидение посвятит вам центральные программы. Стихотворцы напишут о вас поэмы. Музыканты сочинят песни. Художники нарисуют картины. Народ станет вас обожать. Начнёт называть вашим именем детей. Улицы в городах получат ваше имя. На воду спустят ледокол «Лемнер». На футболках фанатов появится ваше лицо.

Искусственный глаз Светоча напоминал глазок мартены. Кипела сталь, лопались пузыри, летели всплески. Мозг Светоча бурлил адским кипятком. Жароупорный кварц удерживал жуткий расплав.

Лемнер понимал, что он брошен в переплав. Его превращают в жидкую сталь. Из стального кипятка он поднимется другим человеком. Лемнер Стальной. Он торопил преображение. Тяготился отжившими формами. Доверялся дивному сталевару, который превратит его сначала в «ничто», а потом наградит «всем». Лемнер был предан Светочу, подчинялся безраздельно. И это подчинение было сладостным, было блаженством.

— Государство Российское для меня священно, — Лемнер исповедовался грозному пастырю. — Мы приходим и уходим, а священное государство Российское, остаётся вовеки. Что без государства народ? Он прозябает в тени другого государства. Государство — солнце русской истории. Счастье служить своему государству преданно, бескорыстно. Счастье служить ему в час его триумфа и в минуту смертельной опасности. Счастье, когда государством управляет вождь, подобный нашему Президенту, и у него есть неколебимые соратники. Клянусь оправдать доверие Президента. В служении Государству Российскому, как говорили наши предки, «не пожалею живота своего»!

Преображение состоялось. Он вышел из стальной купели, отекая огненными каплями. Он был могуч, ясен. Был великан. Песчинка, маковая соринка, он слился с государством, и оно превратило его в великана. Он растворился, расплавился в государстве, и оно наделило его могуществом. Если придется, он умрёт за государство, и оно воскресит его, сделает бессмертным.

Лемнер приносил присягу верности государству. Светоч, жрец священного государства, принимал присягу, а вместе с ней душу Лемнера, с которой тот охотно расставался.

— Государство Российское, — Светоч внял присяге, говорил с Лемнером, как с посвящённым. — Государство есть проявление божественной воли в истории. Эта воля возносит Государство Российское к Величию, а потом опрокидывает в бездну, чтобы снова вознести к Величию. Государство Российское было опрокинуто в бездну, исчезло среди адских дымов. Бесы преисподней вылезли из адских глубин и терзали народ. Государство воскресло и снова движется из глубин к высотам, — Светоч воздел глаза, и Лемнер, проследив его взгляд, увидел сверкающие высоты и среди солнечных льдов божественный лик.

— Творец послал России Леонида Леонидовича Троевидова. Он воскресил государство и повёл от великих потрясений к Величию. Мы находимся на восходящей волне великой русской синусоиды, — Светоч провёл в воздухе волнистую линию, и воздух за его пальцем светился. — Государство ищет тех, кто чувствует эту великую синусоиду. Вы, господин Лемнер, один из них.

Лемнера ослепляли протуберанцы, летящие из горного хрусталя. Ему казалось, его поместили в трубу циклотрона. Гонят круг за кругом могучей волной, разгоняют, чтобы метнуть в беспредельность. Его подхватила великая русская синусоида и мчит к Величию.

Лемнер задыхался. Скорость полёта была неземная, равнялась скорости света.

— Русское восхождение сотрясёт мир, — голос Светоча ревел, как рельсы, по которым мчит бронепоезд. Глаз пламенел. — Все силы ада противятся русскому восхождению, — хрустальный глаз Светоча наполнился тьмой. — Бесы взметнулись с кровли Кёльнского собора и Собора Парижской богоматери и кинулись на Россию. Вылетели из готических арок Вестминстерского аббатства и из ушей Статуи Свободы, где свили нетопыриные гнёзда. Главный бес России — Анатолий Ефремович Чулаки и его отродья. Ректор Высшей школы экономики Лео, публицист Формер, вице-премьер Аполинарьев, режиссёр Серебряковский. За каждым стоит иностранная разведка. У них влияние среди интеллигенции, дипломатов, военных, в деловых кругах. Они противятся русскому восхождению. Готовят заговор против Президента. Помогают украинцам на фронте. Хотят вновь опрокинуть Россию в бездну. Они основали сатанинскую церковь «Россия Мнимая». Готовят Великий Переход России Подлинной в Россию Мнимую, что означает возвращение европейского ига, которое сбросила с себя Россия. Они хотят перевезти на Запад бесценную коллекцию мировых шедевров, похищенных из картинных галерей России. Быть может, вам, господин Лемнер, будет интересно узнать, что террористка Франсуаза Гонкур хотела убить не президента Мкомбо, а вас. Знала, что вас выбрала великая русская синусоида.

Лемнер был сокрушён. Как мог он обманываться, слушая путаные речения Чулаки? Уверовать в еретическое учение о России Мнимой? Полагать, что можно нырнуть в корень квадратный из минус единицы и оказаться в несказанном раю, в России Мнимой? Забыть многострадальную Родину, Россию Подлинную, где над русскими селеньями вьётся вороньё, расклёвывает золото русских церквей, кидает в русскую колыбель могильную кость?

Он был принят в сатанинское братство, стал апостолом сатанинской церкви, братом извращенцев Чулаки, Формера, Лео, Серебряковского и Аполинарьева. Он и сам стал бесом. И пусть бы его застрелила Франсуаза Гонкур, у которой подмышки пахли апельсинами, а на алом языке мерцал бриллиантик. «Достоин смерти!» — беззвучно возопил Лемнер, желая пасть ниц и поведать Светочу о своём окаянстве.

Уже стали гнуться колени, но Светоч остановил его.

— Не надо каяться. Вы искупите свой грех не покаянием, а ударом топора. Вы — топор Божий. Бог вложил топор в ваш кулак, а уж плаху вы сами найдёте.

Мы устроим над бесами суд, проведём открытый процесс. Обнародуем записи их сатанинских оргий. Эти записи вы, господин Лемнер, добыли, рискуя жизнью. Пусть русский народ увидит, кто хотел убить Президента и установить сатанинскую власть. Бесов запаяем в железный шар и разведём под ними костёр. Пусть Россия слышит их истошные визги. Вам, господин Лемнер, русская синусоида поручает исполнить проект Президента «Очищение топором». Готовы ли вы, господин Лемнер?

Лемнер снова был счастлив. Он прощён. Ему Президент поручает проект «Очищение топором». Как страстно он его исполнит! Как неистово станет швырять на плаху головы Чулаки, Лео, Формера, Серебряковского и Аполинарьева. Бить топором в шейные позвонки, смотреть, как отскакивают ненавистные головы. Хлопая глазами, катятся по эшафоту.

— Вы готовы, господин Лемнер?

— Готов! — Лемнер вскинул кулак, будто в нём было зажато топорище.

И вдруг Светоч исчез. Перед Лемнером сидел огромный красный попугай. Смотрел кровавым глазком, наклонил голову с кривым костяным клювом. Лемнер был орех. Попугай целил ударить костяным клювом.

Лемнер погибал, искал спасенья от попугая. Костяной клюв приближался, удар был неминуем. Но вдруг явилось чудесное средиземноморское лицо с пунцовым ртом, и страшный удар не случился.

Красный попугай вновь превратился в Светоча.

— Вы готовы, господин Лемнер?

— Да, готов! Служу Государству Российскому! — его голос был слаб. Красный попугай был наваждением. Видением утомлённого разума. Но чьё лицо с маленьким пунцовым ртом и любящими глазами проплыло над ним, как облако?

Встреча завершилась. Лемнер направился к дверям, но Светоч остановил его.

— Ещё минуту, господин Лемнер!

Светоч подошёл к железному шкафу, пультом открыл замок. Стальные дверцы распахнулись. Внутри шкафа помещалась большая стеклянная колба, полная желтоватой жидкости. В колбе, заспиртованный, стоял голый человек. Это был Борис Ефимович Штум, оппозиционный политик, убитый несколько лет назад на Кремлёвском мосту чеченским стрелком. Блестящий оратор, бесстрашный вития, любимец женщин, обвинявший Президента Троевидова в подрыве московских домов, он стоял в колбе, слегка приоткрыв выцветшие губы. Виднелись зубы и прикушенный язык. Чернели волоски, покрывавшие тело. Ладони были раскрыты, кожа на них сморщилась. Ногти ног пожелтели, голые стопы были повернуты носками внутрь. На лбу темнела крохотная дырочка, пулевое отверстие.

Лемнер рассматривал оппозиционного политика. Это была их первая личная встреча.

— Он не сдержал данные обещания. Мне кажется, вас заинтересовало это зрелище.

— Чья улыбка была на пуле, убившей Штума?

— Эта пуля не улыбалась. Об Иване Артаковиче Сюрлёнисе мы поговорим в другой раз. До свиданья, господин Лемнер.

Лемнер уходил, не оглядываясь. Ему казалось, за ним мокро шлёпают мёртвые ноги.

Глава восемнадцатая

Лемнера пригласили в Красавино, загородное поместье Чулаки. Анатолий Ефремович Чулаки был поборник европейского авангарда, учредитель «центров будущего», ревнитель уникальных технологий, позволявших уменьшить вес настолько, что человек обретал способность летать, как еврейские левиты. Он основал лабораторию трансгуманизма, продлевавшую жизнь до шестисот библейских лет и сулившую бессмертие. Занимаясь генетикой, Чулаки выращивал человечка столь малых форм, что его запускали в кровеносную систему и следили за странствием по венам, аортам, сердечным клапанам, сосудам головной мозга. Человечек блуждал по капиллярам, исследовал «тайну крови», выявляя исчезнувшие «колена Израилевы». Но невзирая на весь модернизм, Анатолий Ефремович Чулаки жил в загородном поместье Красавино, как русский аристократ восемнадцатого века. Он восстановил из руин усадьбу графа Шереметева. Насадил чудесный парк. Поставил среди аллей мраморные статуи. В слугах держал арапов в белых тюрбанах и чувяках с загнутыми мысами. В усадьбе сновали карлицы и карлики. Устраивались костюмированные балы. Гости одевались в античные туники и тоги, а сам Чулаки являлся в золотом венце цезаря. Играли в «пастушек», легкомысленно одетые барышни забирались на деревья, а гости стояли под деревьями и манили пастушек на землю. Устраивались рыцарские турниры, венецианские маскарады, королевские охоты, состязались чтецы, подобные Фидию и Цицерону. Именно в эту загородную усадьбу Красавино был зван Лемнер.

Въезд в усадьбу украшали ворота с каменными львами. Лемнера пересадили из автомобиля в золочёную карету. Её влекли шесть лошадей со страусиными плюмажами. Управлял каретой горбун. На его горбу сидела смешливая карлица. Лемнер, зная театральные наклонности Чулаки, ждал, что его оденут в наряд сарацина, или испанского гранда, или оставят в набедренной повязке дикаря, украшенной морскими ракушками. Но ему оставили его платье и ввели в дворцовую залу. Среди колонн под хрустальной люстрой танцевали кавалеры и дамы времён Людовика, короля-солнце. Лемнер небрежно станцевал менуэт, и его провели в кабинет. Готические витражи, дубовые стены, столы с дымящими ретортами, склянки с разноцветными растворами. Циркуль, мастерок, песочные часы, аптекарские весы. Казалось, здесь искали философский камень и лишь недавно прервали поиски.

Навстречу поднялся Анатолий Ефремович Чулаки, а вместе с ним апостолы вероучения России Мнимой, братья ордена Великого Перехода. Режиссёр Серебряковский, публицист Формер, ректор Лео, вице-премьер Аполинарьев. Все в тёмном, в застёгнутых на горле рубашках, похожие на баптистских пресвитеров.

— Брат Лемнер, прежде, чем начать разговор, признайтесь. Вы уже побывали в Кремле, в этой ужасной кунсткамере с железным шкафом? Светоч, этот истязатель, держит в шкафу заспиртованного брата Бориса Штума. Вы там были?

Веснушки на лице Чулаки казались рыжими мошками. Лемнер смотрел, как мошки перебегают с одной щеки на другую. Это был признак коварства. Одно неверное слово, опрометчивое признание, легковерная искренность, и Лемнер погиб. Апостолы смотрели на него одинаковыми неверящими глазами, у каждого на переносице взбухли одинаковые морщинки.

— Вы побывали в Кремле у Светоча?

Лемнер старался не выдать себя. Заслонялся скабрёзной картинкой, на которой Чулаки в собачьем ошейнике держал в зубах женскую туфлю, и Алла хлестала его плеткой.

— Вы первый, к кому я пришёл, брат Чулаки, — солгал Лемнер, удивляясь лёгкости своей лжи.

— И вы не знаете, что этот кровавый палач замыслил очередную «Чистку топором»? Под эту чистку попадаем мы, братья ордена Великого Перехода, как прежде уже попали братья других орденов, «Кёльнской звезды», «Толедской свирели», «Иерусалимской свечи».

«Абиссинских пилигримов», — чуть было не добавил Лемнер. Заслонился картинкой, на которой Алла оседлала костлявый хребет Чулаки, била острыми пятками, а тот норовил куснуть её колено.

— Ничего не знаю о «Чистке топором», — снова солгал Лемнер, представляя, как кинет на лохматую плаху рыжую голову Чулаки, и она, хлопая веками, покатится по эшафоту, кусая доски.

— Что ж, брат Лемнер, рады вашему возвращению из Африки, — Чулаки обнял Лемнера, и тот почувствовал, как быстрые пальцы пробежали по его позвоночнику, словно перебирали кнопки флейты.

— Вы прекрасный постановщик, брат Лемнер, — режиссёр Серебряковский убрал с переносицы морщинки. — Ваш корабль с африканками — это настоящий спектакль. Я ставлю в театре «Пиковую даму». Чёрная студентка Анзор — непревзойдённая Лиза! Она так ловко вскарабкалась на мачту!

— Вы заметили, у неё на ногах шесть пальцев? Возможно, её предкам так было удобнее срывать бананы, — публицист Формер имел обыкновение посещать салоны красоты и смотреть, как женщинам делают педикюр.

— Я заметил, они отличаются набожностью и могли бы всем племенем уйти в монастырь. Можно в мужской. Своими выпуклыми глазами они напоминают собачек корги, — вице-премьер Аполинарьев курировал в правительстве сельское хозяйство и разводил собачек корги. Собачки вечно дрожали, и Аполинарьев научился у собачек вздрагивать и нежно поскуливать.

— Как жаль, что на вашем корабле, брат Лемнер, мы не увидели нашу общую любимицу Франсуазу Гонкур. Её сразила ваша пуля, брат Лемнер, — ректор Лео печально закрыл глаза. Лемнеру захотелось положить на них пятаки.

— Видите ли, брат Лемнер, — Чулаки пояснил Лемнеру, что опечалило брата Лео: — Франсуаза Гонкур была отправлена нами в Африку, чтобы незримо оберегать вас. Она полюбила вас, и когда рядом с вами появилась другая женщина Лана Веретенова, Франсуаза взревновала и решила убить соперницу. Но вы её подстрелили. Увы, в любой профессии бывают осечки.

— Только не у моего пистолета, — деликатно возразил Лемнер.

— Все, кого вы, брат Лемнер, считаете чёрными студентками московских вузов, на самом деле окончили Высшую школу экономики. Мы подготовили их к переброске в Африку. Место несчастной Франсуазы Гонкур займёт моя любимая ученица Аума.

Лемнер понимал, его подозревают в связях со Светочем. Но было много картинок, которыми он заслонялся, скрывая правду. Сцена ада, где черти ввинчивают в глазницу брата Серебряковского железный болт. Жуткое доение, когда брат Аполинарьев мычал коровой и норовил ударить копытом подойник. Парад памятников, в которые превращался брат Формер, залезая нагишом на табуретку. Все эти картинки спасали от разоблачения. Подозрения отпали. Он был безупречный член братства Великого Перехода, исповедник вероучения России Мнимой.

— Светоч вернул вас из Африки, брат Лемнер, чтобы под вашим командованием создать армию «Пушкин» для победы на Украинском фронте, — Чулаки сидел под готическим витражом, похожий на разноцветную африканскую бабочку. — Не верьте! Он создаёт из вас армию карателей. Она должна кроваво расправиться с нами, исповедниками России Мнимой. Россия Мнимая — это Европа. Не правда ли, брат Серебряковский? Ваши волшебные русские спектакли идут во всех европейских столицах.

Режиссёр Серебряковский кивнул, как кивает утомлённый похвалами маэстро.

— Брат Чулаки попросил меня открыть вам, брат Лемнер, смысл парадоксов. Тех, что мучили вас в Африке. Европа сбрасывает ветхое облачение и облекается в сверкающие ризы. Она стряхивает перхоть изношенных «европейских ценностей» и провозглашает нетленные ценности. Она зовет нас к истокам творения. В то первое мгновение, когда сотворённый мир ещё не был удалён от Бога, ещё трепетала пуповина, соединяющая мир с Богом, и мир не был подвержен порче разобщения. Но всё было едино. Нет ни добра, ни зла. Ни дня, ни ночи. Ни мужчины, ни женщины. Ни цветка, ни звезды. Ни рождения, ни смерти. Ни Бога, ни дьявола. Ни льда, ни пламени. Ни камня, ни хлеба. Ни рыбы, ни мяса. Ни кола, ни двора. Ни шила, ни мыла. Ни дна, ни покрышки. Ни юга, ни севера. Ни земли, ни неба. Ни того, ни сего. А есть единство, когда существовал таинственный перешеек от Бога к миру. По этому перешейку совершился Великий Переход от Бога к миру. Новая Европа становится этим перешейком. Россия Мнимая и есть Европа Великого Перехода!

Разум Лемнера, ускользавший от пытливой прозорливости Чулаки, вдруг изнемог среди парадоксов. Обессилел от магических воздействий, приводивших к слипанию всего сущего. Мир казался огромным пластилиновым комом, где слились все цвета, образуя бесформенную серую массу.

— Вы, брат Лемнер, призваны защитить Великий Переход и не позволить карателю Светочу затеять «Очищение топором». Вы, Пётр Великий наших дней, соедините Россию с Европой, — вице-премьер Аполинарьев вздрагивал, как собачка корги.

— Но ведь нет ни дна, ни покрышки! Ни двора, ни кола! — Лемнер пробовал играть парадоксами. — Значит, нет ни Европы, ни России! А что есть? — Лемнер изнемогал от парадоксов, игра в которые не удавалась ему. — Что есть Великий Переход? От «того» к «сему», или от «сего» к «тому»?

— Великий Переход — это вы, брат Лемнер! Вы мост, по которому Бог переходит в мир. Пуповина, по которой течёт не подверженное порче мироздание! — публицист Формер стал на минуту памятником азиатскому поэту Абаю, но тут же вернул себе европейскую внешность.

Лемнер страшился мира, в котором царило единство. Он любил разделённый мир, где было и то и се, и пятое и десятое, и горнее и дольнее. Любил тёплые женские груди, тёмные, как бархат, и лиловые, как спелые сливы, соски. Любил тяжёлый пулемёт, бьющий по дворцу, и золотой пистолет, посылающий пулю в лоб.

«Я — Пётр Великий, ибо во мне кровь Романовых, — его мысль неслась по часовой стрелке. — Но я и Иван Грозный, потому что я Рюрикович, — его мысль неслась против часовой стрелки. — Иван Грозный убил сына железным посохом. Пётр Великий засёк сына на дыбе. Я отвёз сына на Северный полюс и превратил его в красную ледышку. Мне нужно встать и уйти».

Лемнер начинал вставать, но тяжёлая длань Чулаки удержала его.

Чулаки был страшен. Таким его пугались губернаторы и министры, а зеркала лопались, не выдерживая его отражения. Рыжие волосы стали, как медь, и дымились. Лицо раскалилось докрасна, и проступили кости черепа. Веснушки, как искры, сыпались со щёк и прожигали ковёр. Голос хрипел, как уличный репродуктор, объявляющий о начале войны.

— Вы, брат Лемнер, создали подразделение «Пушкин» и покорили Африку. Вы закопали французского геолога пятками вверх, ибо тот проповедовал в Африке европейские ценности и мешал Великому Переходу. Теперь его пятками лакомятся термиты. Вы создадите армию «Пушкин», отправитесь на Украинский фронт и совершите подвиг. Наши европейские друзья укажут вам наилучший участок для подвига. Вы вернётесь в Москву победителем, героем, народным любимцем. Всю мощь своей армии «Пушкин» обрушите на Президента Троевидова и его клеврета Светоча. Огнемётом «Солнцепёк» пройдёте по всем губерниям и выжжете всё, что мешает Великому Переходу. Губернаторов, министров, учёных, инженеров, журналистов, писателей, учителей, священников. Всех, кто мучает народ несуществующей Русской Мечтой, несуществующими русскими кодами. Кто называет Европу «гнездом Сатаны». Кто мутит мир революциями. Ваш гнев будет праведным, беспощадным. Вы сожжёте всё, что является Россией Подлинной, и останется Россия Мнимая. Это будет «Очищение Солнцепёком»!

Изо рта Чулаки летели языки огня. Воздух раскалился. В нём пахло железной окалиной. Реторты с растворами бурлили. В них кипели голубые, алые, зелёные жидкости. Выпадали осадки. Сотворялся философский камень, превращавший слова Чулаки в самородки.

Лемнер ощутил буйную мощь. От неё взбухли мускулы, расширилось сердце, воля устремилась в Кремль, где изувер и мучитель Светоч держал в колбах заспиртованных мучеников, что погибли во имя Великого Перехода. Он был готов мчаться в казарму подразделения «Пушкин», поднимать «пушкинистов» и вести их на Кремль. Но в едком тумане сгоравшего железа, в ядовитых дымах алхимической лаборатории проплыл восхитительный образ. Лана, как видение, возникла и положила на лоб Лемнера прохладную руку. И спала завеса. Перед Лемнером сидел огромный жёлтый попугай и нацелил кривой, как клещи, клюв. К Лемнеру вернулась чуткость и ясность мысли. Этой ясной мыслью он ощипал попугая, жёлтые перья осыпались, и открылось пупырчатое мерзкое тело, лысая голова с костяным уродливым клювом. Жёлтая птица пропала. Чулаки был лжец, обольститель. Не было России Мнимой. Не было Великого Перехода. Был Лемнер, идущий путем Величия.

— Вы меня услышали, брат Лемнер?

— У меня хороший слух, брат Чулаки.

Он собирался уйти, но Чулаки хлопнул в ладоши. Арапы в белых тюрбанах внесли в кабинет огромную клетку и поставили перед Чулаки. В клетке сидел Президент Леонид Леонидович Троевидов.

Лемнер ахнул, кинулся к дверям, удержался на месте. Смотрел на Президента сквозь железные прутья. Всё то же поразительное сходство с императором Александром Первым. Но мягкое округлое лицо осунулось. Бакенбарды поблекли, в них появилась седина. Водянистые голубые глаза были полны слёз. Президент сидел на железном полу клетки, поджав к подбородку колени. Рядом стояла жестяная миска с собачьим кормом. Пахло псиной.

— Суд над преступником, бывшим Президентом России Леонидом Леонидовичем Троевидовым объявляю отрытым. Встать, суд идёт!

Чулаки и апостолы встали. Встал и Лемнер, становясь соучастником беззаконного судилища.

Арапы принесли тёмные судейские мантии и четырёхугольные колпаки. Все обрядились в средневековые одеяния, каждому вручили деревянный молоток. Лемнер путался в мантии, поправлял съезжавший колпак. Молоток выпадал из рук. Лемнер понимал, что его принуждают к злодейству. Президент Троевидов попытался встать в клетке, но ударился головой о прутья и со стоном сел.

— Господа благородные судьи, мы судим преступника Троевидова судом народов, которые незримо присутствуют в зале Гаагского трибунала. Пусть каждый из вас, благородные судьи, прежде, чем вынести вердикт, перечислит преступления, в которых обвиняется бывший Президент Троевидов. Начну первый, господа!

Чулаки был грозен. В его лице появилась синева воронёного ствола. В глазах полыхал чёрный жар. Веснушки казались прорастающей железной щетиной. В нём бушевала яростная непреклонность жестоковыйных предков, что изводили ханаанские племена, предавали заклятию города, клали народы под молотки и железные пилы. Деревянный молоток в кулаке Чулаки стал железным. Президент в клетке с ужасом смотрел на это оружие убийства.

— Этот человек, перед которым ещё недавно трепетала Европа и падали ниц бессловесные народы России, обвиняется. В убийстве Бориса Ефимовича Штума, застреленного по его приказу на Кремлевском мосту. В убийстве мэра Санкт-Петербурга Анатолия Сверчка, которого в бане захлестали железным веником. В умерщвлении первого Президента России Бориса Николаевича Лебёдушкина, которого Троевидов уложил под хирургический нож, и тому вместо сердца вживили змею. Всё это были выдающиеся деятели русской политики, что сближали первобытную Россию с цивилизованной Европой. Их обезображенные тела находятся в стеклянных колбах. Троевидов показывал колбы послам африканских стран, говорил: «Они сделали европейский выбор!» Я, как Верховный судья Гаагского трибунала, заявляю, что доставленный в клетке экс-президент Троевидов виновен! — Чулаки с размаха ударил молотком по прутьям клетки. Прутья страшно прозвенели. Леонид Леонидович Троевидов сжался, закрыл уши ладонями, спасаясь от ужасного звона.

Лемнер сострадал Президенту, хотел вызволить из постыдного плена. Но клетка была на замке, а ключ таился под чёрной мантией Чулаки.

Публицист Формер, ласковый, как породистый кот, сладкий, как мармелад, вдруг стал шершавым, как наждак. На его маслянистом сияющем черепе вздулись чёрные бугры. В них кипела ненависть. Казалось, они прорвутся, как грязевые вулканы, и хлынет раскалённая грязь. Его замшевый голос превратился в клёкот. Он отхаркивал слова, которые летели в клетку, жгли Президента Троевидова. Тот метался, кричал от ожогов.

— Братья, мы старались вырвать у России её имперские клыки. Хотели превратить Россию из саблезубого тигра в травоядную лань. Мы в этом преуспели. Но Троевидов вставил России её имперский клык, вернул саблезубую империю. На кровавом аркане втянул Чечню в Россию, поставил в вонючее русское стойло. Оторвал у беззащитной Грузии Абхазию и Осетию. Теперь две эти мерзкие карлицы тешут Троевидова в его имперском дворце. Он вторгся в Сирию, сделал её русской колонией. Захватил Крым, превратив чудесную античную амфору в свою ночную вазу. Напал на Украину, тащит чудесную свободолюбивую страну в зловонную русскую берлогу. Братья, Троевидов совершил преступление против человечности. Возродил российскую империю и натравливает на Европу. Виновен!

Формер ударил молотком по клетке. Президент Троевидов шарахнулся и разбил о прутья затылок. Собачий корм вылетел из миски и рассыпался по клетке. Один из бугров на черепе Формера лопнул, и потекла раскалённая слизь.

Вице-премьер Аполинарьев вёл себя неспокойно. Вздрагивал, гладил себе живот. Под мантией был чёрный сюртук, который раздувался на животе. Под сюртуком шло непрерывное шевеление. Иногда из ворота сюртука выглядывала собачья мордочка с вислыми ушами. Аполинарьев целовал собачий носик, приговаривал: «Люблю тебя, Мисюсь!» Собачка пряталась. Через минуту выглядывала другая мордочка с розовыми глазами. И её Аполинарьев целовал в носик, приговаривая: «Люблю тебя, Зюзю!» Мордочка скрывалась. Под сюртуком слышалось тихое повизгивание. Аполинарьев напоминал животное из отряда сумчатых. В его брюшной сумке пряталось множество собачек корги. Он поцеловал собачку с васильковыми глазами по имени Туту и произнёс:

— Братья, Троевидов виновен! Он взорвал газопроводы «Северный поток» и отсёк Россию от Европы. Не просто от европейского рынка. Он замуровал окно, которое Петр Великий прорубил в Европу. Он направил русскую нефть и газ в Китай, способствуя могуществу Китая, граница которого очень скоро пройдёт по Байкалу. К тому же он не любит собачек корги. Виновен!

Аполинарьев ударил деревянным молотком по клетке. Сюртук расстегнулся, множество собачек корги разбежалось по кабинету. Стали хватать рассыпанный по полу собачий корм. Аполинарьев ловил собачек, засовывал под сюртук. Собачки забирались в брюшную суму и затихали.

Лемнера тяготило судилище. Президент в клетке являл собой посрамлённое Величие. Жизнь русских властителей, как всегда, завершалась поношением. Лемнер, согласно предсказанию, шёл путями Величия. Как уберечься от поношения? Как запечатлеть свой образ в ореоле Величия?

Ректор Высшей школы экономики Лео нетерпеливо поигрывал молотком, целя в голову Президента Троевидова. От удара спасали прутья клетки.

— Как тупой громила топчет сапогам клумбу экзотических цветов, так Троевидов затоптал все духовные, политические, культурные побеги, сочетавшие Россию с Европой. Засыпал колодцы, из которых изнывающий от жажды русский человек пил живую воду Сены, Темзы, Тибра, Рейна, Гудзона. Где наша чудесная молодёжь, выходившая с белыми ленточками на Болотную? Где наше удивительное телевидение с великими телеведущими? Одни задохнулись в петле, другие томятся на чужбине, третьи сломлены тюрьмой.

Где эталоны нашей совести «Мемориал», «Сахаровский центр», «Эхо Москвы»? На их месте Троевидов построил казармы и центры военной подготовки. Своим кумиром Троевидов выбрал царя Александра Третьего, с его культом военщины и еврейскими погромами. Братья, готовьтесь, что на ваши смокинги скоро пришьют жёлтую звезду! Виновен!

Удар молотка по клетке был столь силён, что один из железных прутьев хлестнул Троевидова по носу, и у того пошла кровь.

Режиссёр Серебряковский был малословен.

— Троевидов убил в себе европейца. Он совершил самоубийство задолго до того, как его доставили к нам в клетке. В этой клетке находится не Президент Троевидов, а труп Президента Троевидова. Он мог бы сгодиться в моей новой постановке «Дядя Ваня». Там действие происходит на Новодевичьем кладбище. Труп может сгодиться в моей постановке Дантова «Ада». Там черти вставляют ему в задний проход воздухопровод и надувают до размеров памятника Александру Третьему. Вина Троевидова очевидна, как очевиден приговор Гаагского трибунала!

Последовал удар молотка по клетке. Все стали яростно бить молотками, восклицая: «Смерть! Смерть!» Клетка звенела, скакала. Президент Троевидов стенал от ужаса.

— Теперь, брат Лемнер, когда приговор оглашён, вам выпадает высокая честь его исполнить. Достаньте золотой пистолет, из которого вы застрелили президента Блумбо, французского геолога Гастона Велье, лазутчиков Чука и Гека и нашего африканского резидента Франсуазу Гонкур. Люди забывают имена царей, но помнят имена цареубийц. Достаньте золотой пистолет, брат Лемнер!

Лемнер повиновался. Его рукой управляла чужая воля. Глаза Чулаки, бездонные, как у осьминога, понуждали Лемнера. Тяжёлое золотое оружие легло на ладонь. Президент Троевидов сквозь прутья жалобно лепетал:

— Не надо! Умоляю, не надо!

Лемнер боялся поднять пистолет. Он был не из тех, кто убивает цезарей, царей, президентов.

«Я не Брут, не Юровский, не Ли Харви Освальд. Я Романов, Рюрикович! Меня убили в подвале Ипатьевского дома, убил Ипат Юровский. Но я убил президента Блумбо в подвале дворца. И кого убили в подвале дома, что напротив Миусского кладбища? Я прыгал через три ступеньки, спасаясь от испанца с кровавым глазом, останавливался перед спасительной дверью с табличкой «Блюменфельд». Уже знал, что случится день, когда буду стоять с золотым пистолетом и целить в лоб Президента!»

— Брат Лемнер, стреляйте! — чернильные глаза осьминога казались бездной, куда проваливался Лемнер. Ему хотел бросить золотой пистолет и убежать, забыть навсегда о Величии, о России Мнимой, о Великом Переходе, и помнить только одно любимое средиземноморское лицо с пунцовым ртом. Её лодыжку, сверкнувшую из-под синего шёлка. Волосы, пахнущие садовыми хризантемами. Пальцы, с которых слетают золотые кольца, и он плывёт по реке среди золотых колец.

Лемнер хотел убежать, но Чулаки вдруг превратился в огромного красного попугая с белым костяным клювом и серебряным глазом. Лемнер был орех, который собиралась склевать отвратительная птица. Обман обнаружился. Это было ещё одно испытание на пути к Величию. Малодушие отступило. На ладони была прочерчена линия Величия, и на этой линии лежал золотой пистолет.

Попугай стряхнул красное оперенье, превратился в Чулаки. В клетке сидел Президент Троевидов. Его пухлые, как оладья, щеки, начинавший двоиться подбородок, водянистые, как у лягушки, глаза, седые бакенбарды были отвратительны. Лемнер нажал на спуск. Пуля ушла в череп Президента Троевидова, и тот упал на дно клетки. На его царском лице появилось облегчение.

— Брат Лемнер, вы совершили подвиг во имя Европы Подлинной. Что касается трупа… — Чулаки кивнул на убитого Президента Троевидова. — Это двойник Президента. Настоящий выстрел вам ещё предстоит совершить!

Арапы в тюрбанах вынесли клетку с убиенным в парк. Здесь была вырыта могила. В неё, вниз головой, опустили двойника и засыпали землёй так, что снаружи остались голые пятки. Дамы и кавалеры танцевали у могилы менуэт. Карлица щекотала мертвецу пятки, а другая прикладывала ухо к земле, слушая, не хохочет ли мертвец от щекотки. Дамы подходили к пяткам и осыпали их прощальными поцелуями. Пятки смазали медом, и на них слетелись осы. Чёрно-золотые, облепили пятки, вкушали сладость.

Глава девятнадцатая

Лемнер ждал приглашение от Ивана Артаковича Сюрлёниса, и оно последовало. Встреча проходила в знакомом особняке с античным двориком и фонтаном, под стеклянным солнечным куполом. Иван Артакович кормил попугая орехами. Разгрызал кожуру, хрустя вставными зубами, выкатывал на ладонь ядрышко, держа двумя пальцами, просовывал в клетку. Синий попугай прицеливался, наклонял голову из стороны в сторону, молниеносно хватал орех, и его зоб под синими перьям раздувался. Лемнер помнил притчу о трёх попугаях, трёх ветрах, трёх водах, трёх стрелах и трёх пулях. Орехом был Лемнер. Он пришёл туда, где его собирались расколоть и склевать.

— Наше знакомство, Михаил Соломонович, перейдет в сотрудничество, затем в симпатию и неизбежно в дружбу, — Иван Артакович любезно усадил Лемнера, легко поправил воротник его пиджака, скорее для вида, чем по необходимости. Так, возлагая к надгробью венки, поправляют траурные ленты. — Вы чувствовали, что и в Африке я не оставлял вас моим вниманием? Мысленно направлял вам ненавязчивые советы. Они шли вам на пользу.

— Мне поступали советы, но я не знал, что они от вас.

— В аэропорту над головой Мкомбо бежал огромный паук. Я посоветовал вам его застрелить.

— Помню, кто-то невидимый посоветовал застрелить паука. Значит, это были вы, Иван Артакович?

— Когда вы штурмовали дворец президента Блумбо, я посоветовал вам посмотреть направо. Там охранник ломал горло вашему другу Ваве.

— Я оглянулся направо, всадил в охранника всю обойму и спас Ваву.

— Когда вы сбили французский вертолёт, допрашивали геолога Гастона Велье и хотели отпустить, я посоветовал его добить. Ибо раненых врагов добивают, не так ли?

— Мне действительно стало жаль этого француза из Гавра. Он ничего не знал о шедевре Ван Гога «Поле пшеницы возле Оверна».

— Это я выявил чернокожего вора на вашем руднике. Вы вернули себе самородки, которые он запихнул в свою чёрную задницу.

— Его задница плакала золотыми слезами.

— И это я направил вам моего референта Франсуазу Гонкур. У неё длинные козьи груди, подмышки пахнут апельсинами, а на правой ноге шесть пальцев.

— Это было лучшее, что вы могли для меня сделать!

Лемнер плавно вплывал в беседу. Иван Артакович был к нему расположен. Накрыл клетку с синим попугаем накидкой, и суетливая птица затихла. Теперь предстояло угадать потаённые замыслы самого большого лукавца.

— Стараюсь понять, Михаил Соломонович, почему вас выбрала русская история? Принято думать, что ей нравятся курносые, голубоглазые лица. У вас же нос иудейского пророка, волосы царя Давида, глаза, как плоды маслин на Масличной горе. И, тем не менее, русская история выбрала вас.

— Выходит, она неразборчива. Или выбрала меня по оплошности.

— Русская история не ошибается. Ошибаются цари, вожди, президенты. Русская история безошибочна.

— Значит, ей полюбился мой нос.

На этой встрече, как и на двух предшествующих, Лемнеру предлагали судить о возвышенном. И это было тягостно. Приятнее было вспоминать, как блуждала в небе лиловая точка, ускользая от вертолёта. Как дрожало огромное чёрное тело, набиваемое раскалённым свинцом. Как взлетело, испуганное выстрелом, стадо фламинго. Как на белой женской груди сиял голубой бриллиант.

— Вы попали на русскую качель, Михаил Соломонович. Никому не удавалось с неё соскочить. Но вам, быть может, удастся остановить.

— Я не люблю качелей, Иван Артакович. Предпочитаю карусель.

— Карусель раскручивают Антон Ростиславович Светлов и Анатолий Ефремович Чулаки. Моя же специальность — русская качель. И те, кто на ней оказался, — Иван Артакович говорил голосом, который рождался в глубинах его желудка и напоминал икоту. Это пугало Лемнера, делало разговор дробным и непредсказуемым.

— Что за русская качель, Иван Артакович?

Иван Артакович икнул и прислушался к звуку, излетевшему из желудка. В желудке Ивана Артаковича сидел другой Иван Артакович и подавал внутренний голос. Это затрудняло беседу. Приходилось слушать обоих Иванов Артаковичей, последовательно отвечая тому и другому.

— Россия из века в век шатается туда-сюда. То хочет зваться исконной, домом Богородицы, «Богом сданной». Торит по колдобинам свой «русский путь». То нарекает себя Европой, говорит по-французски, заставляет женщин под юбкой носить трусы. Выбирает «европейский путь». Это шатание дорого обходится русским. Все революции, гонения, сожжение книг, разрушение городов, усекновения глав, ниспровержение основ, оскудение умов, ожесточение сердец, осквернение святынь, опустошение житниц, обмеление рек, иссушение чувств, оскопление родов, обнуление знаний, обожествление зла. Всё это превращение России в мировое чудище, от которого мир хочет избавиться. Это видно теперь, после рокового вторжения на Украину.

Иван Артакович продолжал негромко икать. Поводил рукой с птичьими пальцами слева направо, справа налево и снова слева направо, как капельмейстер, управлявший незримым оркестром. Глаза его, круглые, со множеством цветных ободков, следили за громадной качелью. Качель на мгновение замирала в крайней точке, и глаза останавливались, цветные колечки гасли. А потом качель рушилась, и глаза, сверкая ободками, устремлялись вниз. Лемнер стоял на качели. Качель была поднебесной, летала с рёвом, вгрызаясь в пространства. Держась за стропы, Лемнер искал момент, чтобы соскочить с качели. Но пропускал исчезающий миг остановки и ввергался в падение, в неистовый рёв пространств.

— Вам страшно? — Иван Артакович водил перстом с длинным птичьим когтем. — И мне страшно. Миру страшно.

Иван Артакович икнул. Сидящий в нём Иван Артакович то и дело подавал внутренний голос и мешал говорить. Иван Артакович налил в стакан воду и медленно пил, проливая воду на голову внутреннего Ивана Артаковича. Тот вымок и обиженно смолк.

— Как остановить качель? — из двух Иванов Артаковичей беседовать остался один. Исчезала двусмысленность ответов. — Вы остановите, Михаил Соломонович! Вы!

— Но как?

— Отпилите у качели концы. И тех и других под пилу, «европейца» Чулаки и «патриота» Светоча. Сбросить с русской качели, и качель остановится. Мир вздохнет, Россия вздохнет. Кончится вековечная русская мука. Вы, Михаил Соломонович, остановите русскую пытку.

— Но что я могу? — на Лемнера в который раз возлагали непосильную ношу. Его принуждали управлять историей. Принуждение было жестоким.

— Вы проведёте «Очищение топором». Президент Троевидов даст вам в руки топор, и вы проведёте «Очищение». Вернётесь с войны победителем, героем. Ваша голова будет в бинтах, а грудь в орденах. Народ понесёт вас на руках. Поэты напишут о вас поэмы. Композиторы сложат песни. Художники нарисуют ваши портреты. Вы обратитесь к народу и назовёте имена предателей. Агентов Европы, что за спиной воюющего народа помогают врагу. Продолжают стяжать неправедные миллиарды. Наживаются на русской крови. И народ грозно и истово скажет: «Убей их!» И вы взмахнёте топором. Дубовая плаха станет мохнатой от ударов топора, захлюпает кровью. И каждая упавшая на эшафот голова будет вызывать у народа восторг. Казни будут прилюдные. Казнимых станут выводить на эшафот в белых колпаках и балахонах. Будет видно, какому врагу помогал предатель. На балахоне Анатолия Ефремовича Чулаки будет намалёвана Статуя Свободы. На балахоне ректора Высшей школы экономики Лео будет начертано Вестминстерское аббатство. На балахоне вице-премьера Аполинарьева, который перед казнью станет в слезах прощаться с собачками корги, изобразят Бранденбургские ворота. Публицист Формер, гражданин Франции, будет помечен Эйфелевой башней. А режиссёр Серебряковский, обожатель итальянского театра дель арте, понесёт на эшафот римский Колизей. С каким чудесным хрустом ваш праведный топор, Михаил Соломонович, станет ломать шейные позвонки предателей! С каким славным стуком станут падать на эшафот головы, замышлявшие измену! Каждый удар вашего топора народ будет приветствовать восторженными криками!

Иван Артакович взмахивал руками, подпрыгивал, описывал в воздухе круги, хлопал ножкой о ножку, вальсировал, пускался в неистовый русский пляс, отбивал чечётку. Это был «танец топора». Победный танец вождя, сокрушившего зверя. Зверь лежал, издыхая, вывалив окровавленный язык.

Лемнеру стало худо. Вокруг витали жгучие смерчи. Пахло палёной шерстью. Иван Артакович, изысканный модник, придворный любезник, искусный льстец, обворожительный царедворец, был бешеный вихрь, волчок, вырвался из глубин русского ада.

— Но как же? — лепетал Лемнер. — Ведь все они ваши друзья?

— О, вы правы, Михаил Соломонович, больно отправлять друзей на плаху! Больно смотреть, как у отрубленной головы мигают глаза, которые недавно смотрели на тебя с обожанием. Страшно взирать, как вываливается из губ искусанный язык, который признавался тебе в вечной дружбе. Но мы государственники, Михаил Соломонович. Россия вручила нам топор. Перед каждым взмахом Родина говорит нам: «Аминь!»

Лемнер слышал, как звенит в нём кровь. Это был звон русского колокола и русского топора. Колокол взывал к топору. Россия выбрала Лемнера из сонма государственников, мечтавших о топоре, но топор вручила ему.

— А другой конец качели? Как с другим концом? — Лемнер ждал наставлений. Его рука сжимала гладкое топорище, отшлифованное прежними палачами. Иван Артакович был мудрец, искушённый в выборе топоров. Он даст Лемнеру топор, чтобы тот был по руке. Чтобы солнце играло при взмахе. Иван Артакович был наставник, терпеливый и мудрый учитель. Вел Лемнера путями Величия. — Как быть с другой половиной качели? Как быть с Президентом Леонидом Леонидовичем Троевидовым?

— Вы разрядите в него всю обойму золотого пистолета.

— Я? В Президента? Я присягнул ему на верность!

— Но вы же застрелили Президента, сидящего в клетке, а потом закопали пятками в небо.

— Но ведь это был двойник!

— Как знать, Михаил Соломонович, как знать!

Иван Артакович опустил глаза и печально улыбнулся. Лемнеру стало жутко. Он убил Президента, убил царя, был цареубийцей. Убил Романова, убил самого себя, был самоубийца. Был Юровский, был царь-мученик, был царь-мучитель. Но кем он был на самом деле, он не знал.

Перед ним сидел огромный синий попугай с кривым клювом и глазом, окружённым цветными ободками. Лемнер был орех.

«Явись, умоляю!» — взывал Лемнер, чувствуя, как синий попугай пахнет куриным помётом.

Увидел проплывшее любимое лицо. Её пунцовые, готовые к поцелую губы. Из адских дымов вернулся в кабинет. Иван Артакович улыбался, клетка с синим попугаем была накрыта холстиной.

Иван Артакович был изобличён. Он не являлся синей птицей, а Лемнер не являлся орехом.

— Но, Иван Артакович, ведь своим восхождением вы обязаны Президенту Троевидову. Он поднял вас так высоко, что вы сравнялись с колокольней Ивана Великого. Стали Иваном Артаковичем Великим. Мы, простые смертные, стараемся прочитать бегущую золотую строку под куполом колокольни. На вашем лбу, Иван Артакович. Вы собираетесь убить Президента?

— Президента давно нет в живых. Светоч держал его в заточении, скрывал от народа его болезнь. А когда Президента не стало, создал лабораторию по выращиванию двойников. Их выращивают в колбах из биоматериала, оставшегося от почившего Леонида Леонидовича Троевидова. Светоч — узурпатор, и правит Россией от имени Президента. Бедный Президент! Я скорблю о его безвременном уходе. В его смерти виню вице-премьера Аполинарьева и его собачек корги.

— Мерзкие собачки, — сказал Лемнер. — Но при чём они?

— Президент умер от укусов «пёсьей мухи». Той самой, что кусала египетского фараона, не отпускавшего из плена евреев. Вице-премьер Аполинарьев попросил аудиенцию у Президента, пришёл к нему с собачкой корги, и та напустила на Президента пёсью муху. Кончина была мучительной.

— Я отомщу! — Лемнер больше не выбирал между Светочем, Чулаки и Иваном Артаковичем, как не выбирают между торговыми лавчонками и колокольней Ивана Великого.

— Вы привезёте с украинского фронта огнемёт «Солнцепёк» и совершите в Кремле «Очищение Солнцепёком».

Лемнер, испытав колдовскую силу Ивана Артаковича, причинял себе боль, сжимая колени, чтобы не впасть в забытье.

— Иван Артакович, мы остановим русскую качель. Но что будет с Россией? — Лемнер что есть силы сжимал колени, и боль в паху была нестерпима. — Что с Россией, Иван Артакович?

— Мы начнём писать историю России с чистого листа. Я — ум России, вы — её воля и мускулы. Мы поведём историю России с чистого листа. То будет Россия Райская! Там будут русские перволюди, и от них поведётся русский райский народ. Подойдите сюда, Михаил Соломонович.

Иван Артакович отдернул гардину, заслонявшую стену. Стена оказалась стеклянной. За стеклом открылся вид с высоким зелёным деревом. В листве светились румяные яблоки. Под деревом сидели русские перволюди. Они были нагие, целомудренные, не ведали стыда. То были голая Ксения Сверчок, телеведущая программы «Дом Два», дочь губернатора Анатолия Сверчка, засечённого насмерть железным веником. И африканец, что встретился Лемнеру на рынке в Банги. Африканец был голый, тёмный, как крепко заваренный кофе. Его белки казались фарфором, появлялся и пропадал красный язык. Через колено был небрежно переброшен отросток размером с хобот небольшого слона. Тогда, в Банги, этот отросток смущал Лемнера. Здесь же в отростке было много наивного, целомудренного. Над ним кружила бабочка-белянка.

— Эти русские перволюди ещё не знают, что от них поведётся Россия Райская. Мы стоим у истоков России Райской, запускаем исторический процесс. Смотрите, Михаил Соломонович!

Из зелёного древа протянулась рука. Она сорвала яблоко. Рука принадлежала публицисту Формеру, который обвился вокруг ствола гибким змеевидным телом. Он надкусил яблоко, напитав ядовитой слюной. Протянул отравленный плод Ксении Сверчок. Та вкусила. Её глаза сладко зажмурились и тут же открылись, полные жутких страстей. Она узрела отросток африканца, невинно свисавший с колена. Бабочка-белянка сидела на нем. Ксения Сверчок потянулась к отростку, тронула пальчиком и тут же пальчик отдернула. Бабочка-белянка улетела. Ксения Сверчок снова потянулась, погладила отросток, схватила обеими руками, силясь поднять. Змеевидный Формер лукаво усмехался. Он был искуситель, и он положил начало России Райской.

Иван Артакович задёрнул штору. История России Райской была запущена. Теперь оставалось ей управлять. Крики, визги, рычание раздавались из-за шторы. Сулили много исторических сюрпризов.

— Нас ждут два великих очищения, — Иван Артакович провожал Лемнера до дверей кабинета. — «Очищение топором» и «Очищение Солнцепёком». Возвращайтесь с победой, Михаил Соломонович. Вы нужны России!