Поздно
летом сего года осведомленные газеты произвели небольшой шум, уличив
меня в написании «плохого» «романа» «о коррупции». Улик, впрочем, было
не густо. Если не считать невнятных показаний полумнимых и безымянных
чиновника и наборщика — всего одна. А именно: автором книжки «Околоноля
[gangsta fiction]» является доселе никому не известный Натан
Дубовицкий, а мою жену зовут Наталия Дубовицкая, следовательно… Что же
следовательно? А то, уведомили газетные следователи, что автором должен
быть муж вышеозначенной жены, старик Дубовицкий, т.е. я. Почему,
спрашивается? Да потому!
Видимо, постмодернизм окончательно
вырвался на волю из нечитабельных романов и охватил уже и периодическую
печать, если журналистское расследование открывает истину посредством
сопоставления и созвучия имен, подумал я. Подумал. И спросил Наташу. На
всякий случай: «Наташ, твой роман? Только честно. Я все пойму». Наташа
посмотрела на меня. Посмотрела. Я тогда к своему художественному
руководителю А.И. Колесникову: «Уважаемый А.И., я ваш колумнист и хочу
знать правду. Я случайно какой–нибудь роман у вас не публиковал?
«Околоноля», например?» А.И. отвечал длинно и неопределенно.
Тут
слухи пошли всякие, и понял я, что судьба у нас с этим сочинением
общая, не разъехаться мне с ним уже никак. И все, что можно сделать, —
это занять внутри этой судьбы несколько другое, более удобное
положение. И стать этому роману не автором (небезопасно, ко многому
обязывает), а хотя бы рецензентом (что не так уже обременительно).
И
вот — Натан Васильевич меняет профессию (полное Наташино имя Наталия
Васильевна, так что, сдается мне, не только имя, но и отчество писателя
Дубовицкого всем известно). Из критикуемых — в критики.
Книжка
недолгая; течение речи в ней чистое, довольно быстрое; заводей, стариц
и тихих омутов на ее страницах почти нет. Так что читается легко
[личные впечатления, возможно, обманчивые].И на том, как говорится,
спасибо Натанвасиличу. Дальше все не так празднично.
Фронтмен
романа — интеллигентный головорез, торгующий текстами суровый лунатик
Егор Самоходов. Очень плохой человек, который очень хочет похорошеть,
но не может и оттого страдает.
Сказано кем–то: блюз — это когда
хорошему человеку плохо. Красивая, жалостливая музыка. В таком случае,
gangsta fiction — это когда плохо плохому человеку. Жалеть его будем?
Или ну его? Вот в чем вопрос. Сумбур какой-то вместо музыки получается.
Надо,
конечно, иметь сильно ушибленный повстанческим агитпропом мозг, чтобы
назначить Дубовицкого разоблачителем «тотальной коррупции в парламенте,
СМИ и силовых структурах». Напротив, когда я то ли читал, то ли писал
его роман, мне показалось, что автор — человек скорее книжный, готовый
бы послужить библиотекарем, но заброшенный в иную, более беспокойную
биографию. Что не скачет он с околонолем наперевес на гидру мирового
бюрократизма, наоборот — прячется от реальности за причудами слоеного
текста, двусмысленного, тресмысленного, восьмисмысленного,
бессмысленного.
О том, что все в его романе неопределенное,
нечеткое, ненастоящее, он честно предупреждает во вступлении. Intro —
не только афишка при входе, но и связка ключей к чтению. Цитирую
выборочно: «Вы … люди, львы, орлы и куропатки … Хорошо ли вам видно
пустое пространство, в которое входят два клоуна… Они… пересказывают
несколько классических книг… настоящих имен у них нет, а есть только
роли».
Итак, нам предстоит услышать пересказы классики. И мы с
ходу начинаем выслушивать. «Люди, львы, орлы и куропатки…» — «Чайка»
Чехова, слова из Костиной пьесы, а треплевское творчество, помним,
формализмом отдает. По словам Тригорина, «ни одного живого лица».
Затем
— «пустое пространство». Так называется книга о театральном искусстве
великого Питера Брука. Книга о лицедействе, игре. И наконец, «входят
два клоуна» — главный ключ. «Enter two clowns» — первые слова пятого
акта «Гамлета». Клоуны, они же «грубые люди, деревенские парни» [в
переводе с англ.], они же комики, шуты — в нашей сценической традиции
прижились как Первый и Второй Могильщики. Стало быть, нам предстоит
буффонада с летальным исходом.
Призрак «Гамлета» проступает
даже раньше, с эпиграфа. «Give me some light» [«дайте мне свет»,
англ.], — так голосит король Клавдиус, увидев спектакль о собственном
преступлении, ослепленный и обращенный в бегство стыдом и совестью.
Значит, клоуны будут разыгрывать фарс разоблачения и раскаяния? Может,
и так. По крайней мере, становится ясно, что, хотя пересказов в книге
много разных, главный из них — постановка трагической истории принца
датского в тарантиновских декорациях gangsta fiction.
«А не замахнуться ли нам, г–н Дубовицкий, на Вильяма нашего, так сказать, Шекспира?» — «И замахнемся!»
Как
же пересказывает «Гамлета» Натан Васильевич? Нахально пересказывает,
иногда даже матом (см. монолог Е. Самоходова в п. 38). Русский бандит,
как и датский нобиль, не понимает толком, быть ему или не быть;
случилось ли то, за что он обязан мстить, или только пригрезилось; и
если случилось, стоит ли оно греха мщения, — и медлит, и бранит себя за
трусость, и снова медлит. И мстит в итоге, но как бы через силу, сквозь
сон, того не вполне желая, почти случайно.
И все бы ничего, но
нельзя ли было поведать о том же, не замахиваясь на Шекспира? Конечно,
от всех этих упражнений Шекспира не убудет, да и ни от чего не убудет,
он же памятник. А сознательное искажение, понижение, «порча» классики —
классический прием постмодернизма. Но всякий раз, когда коррупции
[corruption — порча, англ.] подвергается мой любимый Шекспир, мне не по
себе и неловко. Думаю, как и многим другим читателям (и писателям). Тем
более что и уважения к постовым идолам отечественного запоздалого
постмодернизма Дубовицкий, как замечали многие, тоже не проявляет.
Постмодернистом, очевидно, себя не считает. Тогда вообще зачем было
портить «Гамлета»? И кому нужен этот коррумпированный Шекспир?
Получается, просто так, походя, гвоздем на святыне: «Здесь был Натан».
Нехорошо.
Автору явно нечего сказать. Вот он и паясничает. Под пересказами, перепевами и переплетами — абсолютная пустота.
Книга
словно написана на оберточной бумаге, в которую упакован холодный полый
ноль. Надутый неопознанным Натаном до размеров крупнейшей в этом году
литературной мистификации. Романа — нет. Есть квазироман, кукла,
чучело. Фикция.
«Русский пионер» — медленный журнал. Приходит
нечасто. Я пишу отзыв в конце августа. Публикация будет в октябре.
Надеюсь, к тому времени всем надоест, по–дубовицки выражаясь, вкушать
вакуум. И «Околоноля [gangsta fiction]» станет наконец тем, чем
является на самом деле — ничем.
Материал опубликован в журнале «Русский пионер» №11
