Двусмысленность сегодняшнего Китая: диктатура рука об руку с экономическим мощным ростом.

Вот ходячая формула, чуть не общее место: Запад настаивает на демократии и правах человека — они, и только они, обеспечивают эффективное экономическое цивилизованное развитие; Азия же пытается построить высокоэффективную экономику, сильной авторитарной властью защищаясь от превратностей рынка и духовной мешанины — следствия коммерческой масскультуры.

В России сегодня, очевидно, многие завидуют китайскому варианту "выхода” из коммунизма, сравнивая горбачевское "сначала политика, потом экономика” с ровно противоположным подходом Дэн Сяопина, начавшего реформацию с экономики. Но все-таки не мешает помнить слова камбоджийского диссидента (в прошлом министра финансов): "Ни перед одним человеком не должен быть поставлен выбор между хлебом и свободой”. В России многие завидуют сегодняшнему Китаю... Там хорошо, где нас нет.

Губернатор Сычуаньской провинции, родины Дэн Сяопина, прошлым летом высказался так: "Китай — поезд, летящий со скоростью двести километров в час. Даже если б мы, власти, этого захотели, его уже все равно не остановить. Наша задача — задача машинистов и стрелочников — только в выборе наивернейшего и самого выгодного пути”.

Да, скорость налицо: за последние пятнадцать лет рост китайской экономики свыше семи процентов в год. Очевидно, никогда в столь сжатый исторический срок не было еще выведено из нищеты сразу столько миллионов людей. Всего на 8 процентах всей орошаемой земли нашей планеты кормится свыше 20 процентов ее населения! Городские магазины ломятся от товаров, уверенно приобретаемых средним классом. Жизнь в кипении. Думая о будущем Китая, чувствуешь головокружение.

И все-таки на сегодняшний день примерно 65 миллионов все еще перебиваются с риса на воду; инфляция, перенаселенность, коррупция, интенсивная миграция в города, растущий больной разрыв между уровнем жизни глубинки и побережья, между бедными и богатыми, центробежные процессы, все еще слабые транспортная и коммуникационная инфраструктуры — вот болезненные сопутствующие компоненты гигантского экономического рывка Китая.

Можно представить мысли вождей: динамика разгона такова, что если резко затормозить, то произойдет катастрофа. А с другой стороны, тормоза, вообще долго не бывшие в употреблении, могут не сработать именно тогда, когда действительно это будет необходимо. Самое опасное, что локомотив несется, а рельсы-то до конца отнюдь не проложены и даже пункт назначения отчетливо не указан. Движение неумолимо, учиться не у кого — уж слишком своеобразно развитие. Правда, не грех припомнить уроки собственной истории — хотя б за последние двести лет.

...Начало XIX столетия. Китай дремал под пятой очередной самодовольной династии: уже более века управляли маньчжуры. Но вот предприимчивые иностранцы приходят со своими плодами промышленной революции, и все больше охотников пожинать эти плоды. Империя теряет идею, путеводная историческая звезда почти что неразличима, крестьянские массы брошены центральной властью на произвол судьбы и на местном уровне ведут борьбу за существование — со своими мелкими деспотами, голодом, наводнениями, неурожаями. С центральной пекинской властью контакты совсем размыты, "горы высоки, а до императора далеко” — гласит древняя китайская поговорка.

Гражданские междоусобицы, череда поражений от иностранных армий, — к началу века нынешнего Китай — это полуколония. Заграница не оставляет раненую тушу в покое: кому нужны недра, кто навязывал опиум, кто просто не мог жить без Кореи — всем было от Китая чего-нибудь надо, каждый его использовал в меру своего эгоизма и колониального соперничества. Наконец, все различимей сделались призывы к самоукреплению, ставившие Китаю цель: перенять западную науку и технологию, но не заразиться идеологиями и чужеземной культурой; тем более, что у соседней Японии это, кажется, получалось. Но, увы, по определению Сунь Ятсена, Китай в итоге так и оставался "кучей рыхлого песка” — без мощной объединяющей нацию идеи.

Скинули императора (в 1911 году), потом — десятилетия "удельных” княжеств под властью местных царьков (кто — выпускник военной академии, кто просто бандит), безрассудные траты жизней и энергий на междоусобицу. Наконец, как это всегда и бывает, возвысился самый ловкий и сильный из удельных властителей: Чан Кайши был признан большинством в качестве правителя, президента, главнокомандующего. А он, соответственно, признал их власть — на региональном уровне. Такая вот хлипкая сделка: Чан только и успевал регулировать отношения — то маньчжурские генералы что-то затевают, то на Юге громкие перестрелки. Тут и японцы начали наседать. В 1929 году столкновение в Маньчжурии с СССР — к вящему позору Китая. Решили начать формирование армии, отвечающей современным стандартам, — пригласили немцев. И — ввели "синие рубашки” (как черные в Италии и коричневые в Германии), как бы свои опричники. Но мы же, гоминьдановцы, — "партия народа”, так что идем к конституции и Учредительному собранию. Война, грянувшая в 1937 году, заставила отложить эти благие демократические начинания до 1946-го. Правда, законопроектов из центра было за это время немало, но, как правило, они застревали на местном уровне, — центр оставался оторванным от страны. Попытки Чана внедрить идеал дельного, законопослушного гражданина не увенчались успехом.

Первоначальные усилия коммунистов тоже не увенчались успехом: городские восстания 1927 года были сорваны, и те из коммунистов, кто тогда избежал расстрела, сконцентрировались в провинции Цзянси. В 1931 году они там образовали свои "Советы”. В 1934-м Чан организовывает карательную операцию (пятую за три года). Из 100 000 вышедших из окружения коммунистов более 90 000 погибли при сложнейшем (шесть тысяч километров) отступлении, окрещенном "Великий Поход”. Было упорство, была верность — утопической идеологии и вождю; другим — просто некуда было деться: раз уж взялись за оружие — пришлось идти до конца. В середине 30-х Мао становится общепризнанным китайским коммунистическим лидером. Началось растянутое во времени противостояние с гоминьдановцами: отступали, бежали, сопротивлялись, стреляли, а бывало, что и сотрудничали. За двадцать лет выработался у коммунистов и опыт управления, и опыт земельной экспроприации с передачей земли крестьянам: всем поровну понемногу. Сталин в Азии плел столь тонкие козни, что все никак не решался поддержать в открытую китайских товарищей, а Мао никогда и не стремился к сотрудничеству с Кремлем. В 1946 году Сталин таки передал им японское трофейное оружие из Маньчжурии, послужившее осуществлению южного натиска коммунистических сил. Чанкайшисты, измотанные восьмилетней войной с Японией, вяло сопротивлялись, а то и массово переходили к Мао. Американский генерал Маршалл констатировал в 1946 году: "Одни связались с коммунизмом, будучи возмущены насилием, коррупцией и полицейскими мерами Гоминьдана. Другие — с отчаяния, не видя никакой перспективы. Третьи — принимают новую власть по инерции”.

1949 — 1956 годы — становление коммунистического режима во всей его полноте, создание разветвленной маоистской бюрократии — приводных ремней от центра к провинциям. Но тут Мао, во избежание чрезмерной самостоятельности своей номенклатуры и бюрократии, грозящей его абсолютной власти, выпускает на сцену интеллигенцию: критикуйте! Та сначала побаивалась, но потом вошла во вкус: полилась критика социализма, да даже и самого вождя. Тут же Мао интеллигенцию пересажал ("правый уклон”).

Опешившие было бюрократы вновь вгрызлись в свою работу. 1958 — 1961 годы — новый р-р-революционный Большой скачок вперед: "народные коммуны”; плавка всего доступного металла для ускоренной индустриализации; пламенный лозунг "Обгоним Англию и Советский Союз!”. По меньшей мере 20 миллионов вымерло с голоду; колхозные коммуны неэффективны, впопыхах переплавили и все необходимые инструменты; все рапорты о достижениях — дутые. Но Мао не ослабляет натиска: "Идеология выше практики”.

В январе 1962 года даже Мао был вынужден признать неудачи и, правда с бесконечными оговорками, свою долю вины. Бюрократы опять выходят на первый план, пока через четыре года Великая Пролетарская Культурная Революция не сотрясает Китай. Оболваненная молодежь, а следом армия — ее самые фанатичные исполнители. 40 миллионов (!) жертв принесены на ее алтарь — вплоть до 1976 года , пока Кормчий не умер.

После его смерти напуганная, деморализованная террором бюрократия ищет наконец безопасности и покоя; сам Дэн три раза низводился с правительственных верхов, хотя из партии и не изгонялся: он, верно, был нужен Мао как очень толковый администратор. И все три раза непотопляемо возвращался, на третий — уже бессменно.

Умный маленький Дэн четко понимал — измученной стране нужны не судороги очередной идеологической кампании и террора, а стабильность и еще раз стабильность. Первое поколение вождей жило легендарным партизанским и идеологическим прошлым и утверждало, что победа в 1949-м стала возможна именно из-за примата идеологии. Но нынешним вождям уже не убедить своих подданных, что идеология важней материального достатка.

Дэн начал с необходимого: пересажал "банду четырех” (радикалов-фанатиков из Политбюро), издал — подобно Хрущеву в 1956-м — секретный документ об ошибках, допущенных при проведении в жизнь идей вождя (сами идеи не посмев тронуть); а главное, стал во всем подчеркивать необходимость профессионализма, идеология при этом отступала как будто в тень.

Но не все так просто. Возьмем армию — Дэн решил ее деполитизировать, политработники (красные комиссары) из ее рядов вымывались. Пусть занимаются наконец своими прямыми обязанностями, а не как в 1969 году, когда три четверти ЦК — в военных мундирах. Прямо у военных частей стали разбивать огороды, а то и возводить фабрики: пусть солдаты занимаются теперь не только военной подготовкой и политграмотой; сегодня армии принадлежит видная роль в экономическом раскладе страны. Сокращение военного бюджета, на миллион с лишним — численного состава Народной армии. "Партия должна управлять ружьем”, а не наоборот. Но сила-то "вытекает из дула ружья”, любил говаривать Мао. 4 июня 1989 года заставило вспомнить присказку Кормчего. Уже более месяца студенческое движение бушевало в столице и грозило переброситься в другие города. Генсек Чжао Цзыян чуть не в открытую поддержал демонстрантов, но не одолел в политической схватке премьера Ли Пэна, который 2 0 мая подписал приказ о введении военного положения. В ответ поступили предупреждения от влиятельных военных чинов в отставке: "народная армия” принадлежит народу, стрелять в него не будет и ни в коем случае не должна вступать в город. Развязку пришлось отложить на две недели, и похоже, что только личное вмешательство Дэна восстановило дисциплину. "Партия удержала ружье” в своих руках: к концу 1990 года шестеро из семи командующих военными округами сменены, политкомиссары переведены, командиры городских гарнизонов Пекина, Шанхая и Тяньцзиня сняты с должности. Количество времени, отводимое под политзанятия, опять подскочило. Формируется Народная вооруженная полиция в целях оперативного и эффективного подавления будущих беспорядков.

Все та же дилемма: без профессионализма не достичь эффективности, без идеологии — необходимой покорности. Надо как-то найти необходимый баланс. Идеология — испытанное оружие контроля за обществом — ее не след впопыхах откидывать. Вот генсек Цзян Цзэминь в конце 1995 года подчеркивает: в гуманитарных и социальных науках главное — руководствоваться мудростью председателя Мао; прессе — проводить идеологическую линию Мао — Дэна — Цзяна (худо-бедно, но такую преемственность как-то обосновали). А главное — умение убедительно преподносить ее (знамение времени: партия не насаждает, а убеждает, как бы борется за общественное мнение и поддержку). Нельзя забывать об идеологии! И вновь — интеллигенция должна учиться у рабочего класса. Но в то же время Дэн ведь еще в 1992 году определился на весь будущий век, заявив: "По капиталистическому пути следующие сто лет!” Ну а уж потом и социализм. И добавил: "Разбогатеть — это почетно”.

Маятник последних пятнадцати китайских лет: то борьба с "духовным загрязнением”, с "буржуазной либерализацией”, с "мирной эволюцией”, то спад идеологического шума и преобладание мер либерализации экономики. Вопрос, стоящий перед "самоуправленцами” конца XIX века, повторяется: как получать и адаптировать одни плоды западной цивилизации и решительно не импортировать другие, для целей партии вовсе не подходящие? Вот в Сингапуре, кажется, получилось, там строгая администрация и одновременно развитие. Да и премьер-министр Махатир в Малайзии противостоит "западнизации”. Но одним масштаб помогает, другим — ислам. А Китай слишком огромен и пестр; отсюда и рывки, и вибрация. То мощное впрыскивание в экономику: она растет, бурлит, нагревается, перегревается — инфляция. Притормаживание. Через два года опять: денежное вливание, ослабление кредитного контроля — а то, мол, утратим темп.

Но вот в самое последнее время, кажется, определяется новая тенденция: вместо рывков и метаний — сбалансированность рынка и плана, отказ от крайностей. И все — в идеологически подтянутом климате.

Но не следует забывать, что, несмотря на демонстративную солидарность в верхах, смерть Дэна может заставить многих выложить самые неожиданные карты на стол. Трижды в истории коммунистического Китая один человек совмещал посты главы государства, партии, армии. Мао — умер на властном олимпе. Хуа Гофэн был быстро оттеснен Дэном. Цзян Цзэминь второй уже год занимает эти три поста...

Борьба с коррупцией и патриотизм — вот, пожалуй, два кита, на которых власть и обыватель могут солидарно держаться. На них же крепится и партийная дисциплина — сама по себе, без определенных целей, она расходится по всем швам. Правда, деликатность необходима: а то вон летом 1995-го начали выкорчевывать коррупцию, так вице-мэр Пекина наложил на себя руки (а бывший мэр дожидается процесса в тюрьме). Тут недалеко и до самоубийства партии — пришлось приостановить кампанию. И одновременно в январе 1996-го рассылаются местным властям инструкции: в течение года возбудить уголовные дела по наиболее крупным и вызывающим у народа особое возмущение случаям коррупции, — генсек определил это как "одну из важнейших задач, стоящих перед местными властями”. Определены "три нельзя” (в Китае особенно любят нумеровать цели, решения и т. д.): 1) ни одно крупное, затрагивающее развитие всей инфраструктуры решение не может быть принято чиновником единолично, но лишь коллективно; 2) любое назначение на высокий партийный или чиновничий пост должно пользоваться поддержкой на местах; 3) такое назначение должно быть коллективно поддержано местным партколлективом. Иными словами, партия должна остаться правящим классом, но честным, самоотверженным, подающим пример правильной жизни. Партийные кадры сверху стыдят и увещевают: не ездите на иномарках, не посещайте дорогих увеселительных заведений — пусть народ видит, что вы работаете на страну, а не на себя.

Или вот патриотизм — что ни говорите, а страна-то наливается мощью! И Америка нервничает, и Россия хочет дружить, и японцы опасаются военной угрозы. Есть чем гордиться. И направим наш патриотизм — против американского "культурного империализма”, "вмешательства во внутренние дела” под маркой "прав человека” (да сколько же раз им повторять: первое и основное право человека — право на кров и пищу), наконец, против тайваньского сепаратизма.

Один пожилой инженер твердо ответил на мой вопрос о власти, демократии и реформах: "На заводе нужен порядок. Если каждый рабочий начнет выставлять свои требования, завод станет”. То есть страна — завод... Азиатское мировоззрение? Но рабочие все-таки ведь не роботы. Как заметил один американский профессор: "Только из того, что они китайцы, еще не следует, что им хочется сидеть в тюрьме”.

...Стабильность под руководством партии, являющаяся первостепенной целью вождей, обходится китайскому народу недешево. По некоторым данным, до 20 миллионов зеков китайского ГУЛАГа бесплатно вкалывают на обеспечение китайского Чуда. (Несколько лет назад китайская фирма получила подряд на прокладку железной дороги в одной из стран Африки; выгодность предложенного ею контракта оказалась легко объяснима: закончив работу, она увезла своих рабочих-заключенных назад в Китай.) Испытанные политические диссиденты получают повторные пятнадцатилетние сроки, преступников расстреливают прилюдно на стадионах — в 1995 году была приведена в исполнение тысяча смертных приговоров. Вторично забеременевших женщин штрафуют, вынуждают к аборту, а то и стерилизуют. Приказ стрелять на уровне груди в студентов на площади Тяньаньмэнь в 1989 году был отдан нынешними же властями. "Убейте курицу, чтобы запугать обезьян”, — разъясняли в Китае исполнители репрессий прошлых десятилетий. Это правило прижилось, и, похоже, от него власти не собираются отказываться и ныне.

С другой стороны, любой средний китаец возразит: "Сегодня мы живем лучше, чем когда-либо. Зачем заниматься политическими рассуждениями, подвергая себя риску, когда изменить все равно ничего нельзя? Это Китай, и мы идем своим путем”. И ведь — идут.

Чего только я в Китае не слышал; вот несколько памятных фраз из этой разноголосицы. Таксист в Харбине: "Партии недолго осталось управлять, народу уже они поперек горла стали”. Шанхайская студентка: "Студенты на улицу снова теперь не выйдут. Но никто больше не верит ни партии, ни правительству”. Молодой музыкант из Чунцина: "Как ни крути, а без демократии Китай сгниет”. Работник городского аппарата города Чэнду (несмотря на постоянное одергивание за рукав жены): "Юг и так нестабилен, а отравленный дар не желающих попадать под власть Пекина гонконгцев лишь усугубит центробежные силы этого региона, передового экономически. Да и вернуть Тайвань будет намного сложнее”. Упитанные партийцы в Кайфыне: "Реформы верные, да уж чересчур скорые, фундамент не окреп, а все надстраивают, надстраивают”. "Жену сыскать теперь трудно”, — жаловался бедный крестьянин.

И все же воздержимся оценивать перевес отрицательных отзывов как показатель провальной непопулярности режима. Во-первых, в какой стране, пусть и самой благополучной, не любят жаловаться? Это оживляет разговор, дает возможность как-то себя показать, выразить. А во-вторых, это все-таки лучше хора слитной поддержки славных вождей и их решений — свободы сейчас явно побольше, чем пять лет назад. Относительно больше. Группа студентов, карьера которых в полной мере зависит от успеха на предстоящих экзаменах, громко и уверенно на оживленной площади ответила на вопрос о состоянии родины: "Сейчас лучше, чем прежде, а в будущем будет лучше, чем сейчас. Мы любим наших руководителей и уверенно шагаем за ними в будущее”. Словно отбарабанили лозунг. А потом, возвращаясь по двое, по трое, советовали: "Хочешь знать правду, не верь тому, что говорят на улице вслух. У нас-то, молодых, все впереди, зачем рисковать из-за неосторожного слова?” Впереди-то впереди, но показательно, что не уклонились, а по-плакатному отчеканили.

...Летит плотно набитый людьми состав. Остановки бывают, но никого не выпускают размяться. Говор, шум, плевки, кашель, карты, табачный дым, багаж, корзины, велосипеды, мешки, рис, макароны, пиво, водка, споры, стычки, грязь, гудки, сделки, сотовые телефоны. Из громкоговорителей — призывы, по стенкам — плакаты. Никуда отсюда не денешься. Даже как - то весело. Правда, иногда кондуктор звезданет кого-нибудь по башке дубиной, потом уводит. Что ж, лишнее место освободилось, только спеши занять, — дарвинизм, естественный отбор. Вот все и примериваются, как бы поудобней расположиться. Кого-то совсем вытеснили в тамбур, так тот еще ожесточенней толкается: все равно дальше уж некуда, а то и с поезда могут вытолкнуть.