АЛЕВТИНА
То, что происходит в последнее время вокруг Боголюбского монастыря, на
первый взгляд, необъяснимо. На обитель, её сестер и духовника
обрушивается тяжкий вал хулы и клеветы. Такое впечатление, что
монастырь находится в осаде, и по нему методично, прямой наводкой бьют
орудия.
Уже давно разбрелась по своим инкубаторам "обеспокоенная
общественность", прокуратура официально опровергла растиражированную
ложь. Факты жестокого обращения с детьми в приюте не подтвердились.
Церковное начальство устами секретарей высказалось в пользу Боголюбова.
Однако, вызванные к жизни какой-то неведомой силой,
гневные и глумливые голоса — не стихают. Напротив, становятся всё
громче и крикливее. Часть радиостанций будто заклинило на теме
Боголюбова. Печальную историю несчастной Вали Перовой, сбежавшей из
приюта и попавшей в руки неутомимых московских правозащитников, витии
эфира преподносят как свое какое-то фирменное блюдо. Таким образом,
ложная сенсация становится предметом смакования и самолюбования.
Некоторые сайты словно взбесились в своем рвении
уязвить, ударить, укусить монастырь. Из их электронных недр поднимаются
одна за другой фантастические информационные химеры, раздуваются и
множатся, пугают собой народ. Вот, оказывается, из приюта сбежал не
один ребенок, но два, три и даже пять. А нерадивых учениц в Боголюбове
монахини, чем-то похожие на красных кхмеров, тяпками бьют по головам.
Эти бреды, фантомы гуляют по Интернету, застревают у кого-то в голове,
но, главное, заставляют гневаться и сокрушаться осведомленных
православных людей.
Встали на дыбы основные православные сайты. Пришли на
помощь монастырю представители различных православных организаций. Союз
православных граждан чистит свои ряды от болтунов и провокаторов.
Разгорается брань великая. Сообщество поляризуется, делится на тех, кто
"за" и кто "против".
За всем этим треском, за какофонией "звуков битвы
чудной" тишайше пребывает главное. Речь о явлении, которое, кажется, и
вызвало всю эту бурю. О событии удивительном, чудесном и невозможном… О
поступке, вошедшем в острейшее противоречие со страшной механикой мира
сего. О том, что даёт надежду, переводит стрелки на путях движения
нашей огромной России. Маршрут до станции "Огненная бездна" отменяется,
поезд пошел по другой ветке.
Речь идет об Алевтине.
Опубликованный ниже рассказ молодой женщины повествует о
её духовном пути, об исцелении и восстановлении полноты в духе. Те, кто
привык созерцать с высокого капитанского мостика на мир, полный слёз,
мук и сомнений, вряд ли поймут, о чём говорит здесь Алевтина Теленкова.
Для них выбор Алевтины покажется в лучшем случае очередным капризом
избалованной девушки. А кто-то, наверное, заподозрит Алевтину в
безумии. Но ведь и сказано в ранние века христианства "Верую, ибо
абсурдно"… История Алевтины словно возвращает нас во времена первых
христиан. Она в общих чертах воспроизводит первую треть жития святой
Варвары: "В царствование Максимиана, нечестивого царя Римского, жил на
Востоке, в Илиополе, один человек знатного рода, богатый и знаменитый,
по имени Диоскор, по происхождению и по вероисповеданию язычник. Он
имел дочь Варвару, которую берег, как зеницу ока, ибо кроме нее не было
у него больше детей…" Алевтина так же бросила вызов пирамиде
потребления, культуре услад, животных наслаждений, миру тщеславия,
гордости и стяжательства. И этот мир ополчился на неё в лице самых
близких, обрушился на приютившую её обитель.
Алевтина не сильна в богословии, но её личный духовный
опыт ставит перед всеми страшные вопросы выбора. Прочитав её
исповедальную историю, успокоенные сторонники золотой середины, миряне
и клирики, наделенные "позитивным мировоззрением", желающие быть
модными и "актуальными", — должны бы устыдиться. Ведь эта молодая
женщина ставит вопросы духа, а не учёта. И, как отчетливо видно из
текста, вектор судьбы ведет её к Тому, чьё Царство не от мира сего.
Эта повесть об удивительном чуде человеческого
преображения, которое возможно только лишь через умаление, снисхождение
и обнищание. Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится.
Алевтина истово верует, что подлинная жизнь не может быть
конечной, временной. А весь этот ветхий мир слетит с нас, как шелуха.
И она готова оплачивать это свое знание трудами, муками и гонениями. Таковы её послушание и исповедничество.
Но она говорит также о великой радости жизни во Христе и
со Христом. Это превращает её рассказ в тихую проповедь, пока не
слышную из-за информационной бури, которая разразилась и всё не утихает
над синими куполами тихой Боголюбской обители...
Андрей Фефелов
АЛЕВТИНОЙ Я СТАЛА в честь прабабушки. Сейчас это имя довольно
редкое. Оно в святцах есть, а жития этой святой нет. Знаю только, что в
308-м году её умучили за веру вместе с еще двумя христианками.
Детство я провела в Набережных Челнах, и его я
вспоминать не люблю. Когда развалился Советский Союз, родители начали
усилено зарабатывать деньги, заниматься бизнесом, и я оказалась в их
жизни на последнем месте. Помню, что в первый класс я ходила уже одна,
меня никто не провожал. При этом родители наказывали меня часто за
всякие мелкие провинности, и очень-очень жестоко. Когда я подросла, в
меня стали стараться впихнуть всё, что только можно: я занималась
теннисом, посещала кучу кружков, учила английский, итальянский,
испанский. Я училась в музыкальной школе и даже пела в церкви.
Единственный свой выходной день — воскресенье — я люто ненавидела, так
как его я должна была проводить дома с родителями.
В 11-м классе, когда я готовилась к поступлению в ВУЗ, у
моих родителей начались серьёзные проблемы в бизнесе. К этому времени
они стали достаточно приметными людьми в республике. Кланы в Казани
начали на них давить, пошли разбирательства, суды. Там творилось что-то
поистине ужасное, даже не хочу об этом сейчас вспоминать. Мне тогда
наняли двух телохранителей, водителя, и я проводила с ними всё время
между занятиями.
Поскольку я закончила школу с медалью, то, приехав в
Москву, поступила без проблем в Академию народного хозяйства. Но,
проучившись там полтора года, я поняла, что это совершенно не моё. Да и
потом, Москва подействовала на меня угнетающе. Глядя на своих
сокурсников, я замечала только фальшь, пронизывающую их насквозь. Мне
было очень плохо среди своих товарищей по институту, несмотря на то,
что они были из того же круга, что и я, — дети богатых родителей.
На тот момент у нас в Москве было две квартиры, в одной
из которых я поселилась. Поначалу мне свобода понравилась, так как
никто на меня не давил, никто не ругал и не бил. Но потом началась
тоска, которую я приписывала тому, что занимаюсь не тем, чем бы мне
хотелось. В общем, в результате я перевелась в Московский институт
геодезии и картографии, стала учиться там по вечерам, а днём стала
заниматься вокалом с частными педагогами.
Начав жить в Москве, я сошлась с одним парнем, и мы жили
вместе. Моим родителям он не очень-то нравился, но сама ситуация была
удобна, так как я была не одна, была защищена. Он был чуть старше меня,
ничего такого особенного собой не представлял.
Я продолжала заниматься пением, пыталась поступить в
Институт современного искусства, но не поступила, что не очень-то меня
расстроило. Я продолжала заниматься усиленно вокалом — по пять раз в
неделю. Купила себе абонемент в спортзал, стала придерживаться жесткой
диеты. Пошла на подготовительное отделение в ГИТИС. В результате я
поступила на факультет музыкального театра при конкурсе 350 человек на
место. Все мои близкие никак не ожидали от меня такой динамики.
НАЧАЛОСЬ МОЁ ОБУЧЕНИЕ. Я с головой погрузилась в
театральный мир. Вообще, хочу сказать, что театральный мир очень
отличается от всех других. Занятия у нас в институте начинались в 8.30,
а заканчивались в лучшем случае в полдвенадцатого ночи. А в худшем — в
час, в два. Люди, которым надо было на электричках добираться до дома,
оставались ночевать в институте. Начались первые постановки, озвучки
фильмов, записи песен. Первое время учиться было очень увлекательно.
Через полгода восторг прошёл, потому что открылась действительность,
которая из себя ничего хорошего не представляла. Я поняла, что в этом
мире обычная человеческая немощь: горе, болезнь, недомогание — не
учитываются совсем. Ты должен работать, несмотря ни на что — должен
петь, танцевать, веселить публику. Да и само театральное действо очень
тяжелое. Ты трудишься не только физически, но и духовно — надо всё
переживать внутри себя, в душе. В театре надо работать на износ. А в
фильмах, когда снимаешься в одном кадре один раз, — это интересно, а
когда один кадр дублируешь 40 раз, то это уже не так увлекательно.
Короче говоря, гламурная, красивая маска этой профессии была сорвана, и
передо мной предстала суровая, жестокая действительность.
Почти все, кто выбирали это поприще, пошли сюда за
деньгами и за славой. Деньги у меня и так были, мне их давали родители.
А слава… Если кайф в том, что тебя узнают, например, в ресторане? Ну,
ходи ты в этот ресторан почаще, тебя и так там начнут узнавать, раз
тебе это так нравится. Со временем я поняла, что выбранный мною путь —
это не совсем то, к чему я стремилась. Раньше мне казалось, что если я
буду петь, то буду счастлива. Я пела, но счастья не было. Я поняла, что
молодой человек, с которым я жила, — совсем не тот, с кем бы я хотела
прожить свою жизнь, и мы расстались. Вот тут-то я и впала во все
тяжкие. Клубы, рестораны, огромное количество знакомых из разных сред.
Мы иногда не спали по три ночи подряд. Год я пребывала в беспрерывной
тусовке, а потом поняла, что и это не приносит мне счастья. Постепенно
до меня начинало доходить, что вся эта пудра не имеет никакого
значения. Закончилось всё аварией, которая случилась со мной очень
странным образом. Все, кто со мной когда-либо ездили, говорили, что я
очень хорошо, спокойно и аккуратно вожу. А тут я не заметила эвакуатор
и въехала прямо в него. И чудом осталась жива. Я вышла из машины и
разрыдалась от ужаса, и от того, до какого состояния я себя довела. И я
начала думать о том, что неправильно живу, делаю всё не так. Я поняла,
что устала от фальши, которой в том же ГИТИСе было хоть отбавляй. Все
друг на друга стучат, лишь бы соседа подсадить, лишь бы отобрать у него
роль.
ДУША У МЕНЯ страшно томилась, всё мне было чуждо,
по-другому тут и не скажешь. Потом начались сильные головные боли.
Врачи нашли доброкачественное новообразование. Я почувствовала свою
страшную ничтожность перед судьбой. Какие бы у тебя деньги на счетах ни
лежали, в каких бы ты дорогих квартирах ни жила, какие бы люди у тебя
на связи ни были — ты страшно ничтожен перед Богом. Тогда я это очень
хорошо поняла.
На Пасху я поехала в Иерусалим. Причем никто меня к
этому не подталкивал, кроме Господа, — просто у меня возникла идея, что
я должна поехать на Пасху именно в Иерусалим. И я побывала там на
схождении Огня в храме Гроба Господня. Мои тогдашние чувства, эмоции,
переживания словами не передать. Уже в Иерусалиме я начала
задумываться: в чём смысл жизни? Понятно, что не в миллионах, не в
славе, не в тусовках… А в чём? Этого я понять не могла. Вернулась из
Иерусалима — и снова учеба, защита диплома. Но эта сфера была мне уже
совсем неинтересна. Тут надо сказать вот еще что: в поездке в Иерусалим
я познакомилась с очень интересными людьми. Со многими из них я
продолжала общение и в Москве. Мне первый раз в жизни стало интересно
общаться. До этого я только страдала и недоумевала — как же так: в
ресторанах, в клубах столько людей, заведения заполнены до отказа, а
поговорить не с кем. Все словно на одно лицо — одинаково одеты и с
одинаковыми выражениями глаз, с одинаково пустыми мыслями.
Именно в поездке я познакомилась с одним интересным
человеком по имени Тимур, который, впрочем, был старше меня чуть ли не
втрое… Закружились, завертелись отношения. Родители были против, именно
из-за разницы в возрасте. Они прежде всего боялись появления у меня
общих детей с ним. Но мне эти слова было говорить бесполезно, так как
на тот момент я была уже беременна. Это открылось внезапно. В какой-то
момент мама пришла ко мне в гости, и я ей сообщила эту новость. Мы
поругались с ней, и она выгнала меня из квартиры. Я взяла с собой лишь
сумку через плечо и шаталась по Москве до часа ночи. Позвонила,
конечно, сразу же Тимуру и рассказала о случившемся, на что он мне
сказал: "Так дело не пойдет…" — и бросил трубку, отключив затем
телефон. К друзьям я обращаться не хотела, потому что всё это
рассказывать было невыносимо. В сумке у меня было очень мало денег,
поэтому ничего не оставалось делать, как идти в комнату матери и
ребенка на вокзал. Там я переночевала. Надо сказать, что в эти странные
дни, проведенные в скитаниях, меня не покидало ощущение, что всё это
происходит не со мной. Все три дня я практически не спала. В первый
день, рано утром, когда я уже уходила с вокзала, меня догнала женщина,
которая спала на соседней койке. Она кричала про какие-то пропавшие из
её сумки деньги. Слава Богу, деньги нашлись, но тут мне пришлось сильно
понервничать. После этого я отправилась в институт с мыслями о том,
почему же Тимур мне не звонит. Я ему звонила, а он не брал трубку.
После учебы поехала к подруге за город, потому что больше ехать было не
к кому. Подруга стала советовать сделать аборт. Я категорически
противилась. Мама всё это время посылала мне ехидные сообщения,
полагая, что я нахожусь у него. Она еще день побыла в Москве и улетела
в Татарстан. Мне ничего не оставалось делать, как вернуться в Москву. И
вот когда я стояла у Павелецкого вокзала и ловила машину, чтобы ехать в
институт, меня сбило с ног выезжающее с парковки авто. Вероятно,
водитель меня просто не увидел. Автомобиль был с сильно тонированными
стеклами, и я попала в "мертвую зону". Машина уехала, мне помогли
подняться прохожие. Я отказалась от рентгена из-за беременности, тем
более, что ничего страшного не было — просто сильный ушиб ноги. Когда,
наконец, дозвонилась до папы, он был тогда в Москве, первое, что он
сказал: "Мало тебе? Еще надо!" Мама, когда обо всём узнала, пожалела
меня и разрешила мне жить в нашей московской квартире. Когда я
встретилась с Тимуром, он стал настаивать на аборте. На что я ему
ответила так: "Лучше буду жить впроголодь, чем убью своего ребенка".
Во-первых, я уже знала, что это грех, во-вторых, я просто не хотела
убивать своего ребенка. Даже не знаю, откуда во мне с беременностью
появилась такая сила, твёрдость. В результате все смирились с тем, что
я буду рожать. Но тут я пошла на прием, и врачи сказали, что плод не
развивается…. Таким образом, всё страшно разрешилось само собой, и
снова началась моя обычная жизнь. Тимур даже переехал ко мне жить.
Опять в моем распоряжении оказались деньги, вещи, бриллианты, и все
возможные развлечения и тусовки. К тому же, мы собирались покупать
отдельный дом и начинать жить своей семейной жизнью. Но при всём том, я
была глубоко несчастна. Всё, что окружало меня, — не приносило радости.
Я томилась, много плакала и не понимала, чего же мне не хватает?!
У меня были роли в постановках, были деньги… В моём
распоряжении были дорогие машины, мы ходили в шикарные рестораны,
отдавая по 100 000 рублей за ужин. И при этом я понимала, что даже если
у меня будет не две, а пять квартир, и не в Москве, а в Мадриде,
Париже, Лондоне, и не миллионы на вкладах, а миллиарды, то всё равно
это тупик. И я счастливей от этого не стану. Я была, словно рыба,
выброшенная на сушу. Я стала ходить всё время в церковь, в разные храмы
Москвы, и постоянно причащаться. Я причащалась по два раза в неделю. Со
мной порой ходили и мои подруги. И вот что интересно, они тоже стали
исповедоваться и причащаться…
ОДНАЖДЫ НА ОДНОЙ из исповедей, я очень сильно
расплакалась перед священником и всё-всё ему рассказала от начала и до
конца, и он посоветовал мне съездить в какой-нибудь, любой на выбор,
монастырь и пожить там пару месяцев.
Вернувшись домой, я по обычаю поплакала и стала
обзванивать всех своих знакомых: кто бы мне подсказал подходящий
православный монастырь, находящийся где-то за границей. Одна подруга
дала мне телефон женщины, которая занималась паломническими поездками.
И уже та посоветовала мне начинать паломнические поездки со своих,
отечественных монастырей. Выбор пал на Боголюбский монастырь, что во
Владимирской области. О своём отъезде я почти никому не сказала. Об
этом знал только папа, который предупредил, что мне там будет непросто,
и Тимур, который сам отвёз меня в скит монастыря.
Приехав туда, приглядевшись к жизни сестер, я вдруг
увидела совершенно другую жизнь. Дни, наполненные трудом и молитвой.
Мне даже не верилось, что со мной всё это происходит в реальности. Мне
казалось, что это прекрасный сон. Столь счастливым и радостным было для
меня пребывание там…. Я жила так, как живут обычные трудницы в
монастырях: трудилась, молилась, посещала службы.
Всё было хорошо до тех пор, пока мама, папа и Тимур не
стали мне писать SMS о том, чтобы я срочно возвращалась. Это при том,
что они отпустили меня на два месяца, а прошло лишь две с половиной
недели. Начались угрозы: "Если ты сама не вернешься, то мы приедем и
силой тебя заберем". Так и случилось — за мной приехал Тимур и увёз
меня в Москву.
И вот, меня возвращают в мир. Привозят в квартиру в
центре Москвы и запирают там. И потом два дня мне никто не пишет, не
звонит и не приезжает ко мне.
Идёт рождественский пост. Никто из родственников не
звонит. Только друзья, с приглашениями в рестораны и клубы. Я,
естественно, уже никуда не ходила, потому что шёл пост. Было
впечатление такое, что с глаз у меня упали очки. Я стала замечать
вокруг себя столько уродливого и ненужного, что легче было ходить с
закрытыми глазами. Стала сама собой приходить мысль о монашестве. И при
этом сразу же возникала ответная мысль: "Ты — монахиня?! Ха-ха-ха!".
И тут вдруг я чётко поняла, что нужно выбрать — либо-либо… Либо Бог, либо сатана.
Я поняла, что надо обязательно выбирать, поскольку
посередине ничего нет. В связи с этим стало ясно: нужно мало того, что
выкидывать все свои джинсы, косметику, украшения, но и расставаться с
театром, с магистратурой финансового менеджмента, и, конечно, навсегда
прощаться с ресторанами и веселыми компаниями в ночных клубах.
Прощаться со всей своей прошлой жизнью.
И ВОТ Я ОДНА в московской квартире. Мне надо
выбирать: либо монашество, либо семья. Третьего не дано. Тимур на тот
момент заявил мне, что не собирается ради меня что-либо менять в своей
жизни. Он продолжал общаться со мной, с моими родителями, но в качестве
жениха я его уже расценивать не могла. Мне было очень жалко родителей —
я понимала, что я у них одна. К тому же родители совсем не одобряли и
не понимали моего настроения. Они были активно против перемен в моем
внешнем облике. Мама пришла просто в ужас от той черной юбки, которую
мне дали в монастыре. "Если ты хочешь, можешь носить черные юбки,
платки, но всё это должно быть стильно, красиво!" — так говорила она.
Мама никак не хотела понять, что мне было совсем не до стиля, не до
красивости. Очень скоро я поняла, что мирно жить в мире я не смогу.
Надо было что-то решать. Но одно дело паломничать и жить в монастыре
пару недель, а другое дело — навсегда оставить этот мир. Именно такие
стали появляться у меня мысли. На это решиться я не могла. И вот я
сидела дома или гуляла по Москве, размышляла, молилась. Телевизор на
тот момент я уже не смотрела, так как мне претило содержание всех
передач. Родители и Тимур, очевидно, почувствовали что-то, на их
взгляд, неладное, и превратились в моих "лучших друзей". Они не
покидали меня ни на секунду, сменяя друг друга. Чего никогда раньше не
было — они держали возле меня вахту. Они угрожали, что если я не
переменю свой образ жизни, то наймут мне, как прежде, водителя,
телохранителя, и в наручниках будут выводить меня в свет. Было бы очень
смешно представить эту сцену, если б не было так грустно! Мне,
естественно, от такого "участия" становилось всё хуже. Наконец, однажды
я пошла в храм, что рядом с домом, и очень горячо помолилась Матери
Божией, чтобы Она всё управила к лучшему и помогла мне. И вскоре мои
соглядатаи разом покинули меня. Я пошла гулять по Москве, и долго
набиралась силы духа, чтобы, наконец, на что-нибудь решиться. Я дошла
до вокзала, купила себе билет на ночной поезд. В полвторого я зашла в
вагон и в пять часов утра была уже во Владимире. В этот же день в
монастырский скит приехали мои родители за мной, но меня там не нашли.
На следующий день, благословившись у матушки, начальницы
скита, я поехала в Москву, чтобы отдать родителям всё имущество,
которое было у меня. Все вклады я оформила у нотариуса на родителей,
квартиру не смогла сразу переоформить, потому что она была новая, и на
неё не хватало каких-то документов. Родители на мои условия вроде бы
согласились: мол, переоформляй и поезжай, куда хочешь. Слова эти
оказалась ложью. Мне пришлось ещё раз встретиться с родителями, и мама
мне заявила, что продаст всё, что у неё есть, весь свой бизнес, но она
камня на камне не оставит от монастыря, если я туда уйду.
Но самое главное, что у меня отняли паспорт. Чудом я
убежала, потому что папа сжалился надо мной, и не стал меня запирать в
квартире. Видно, Матерь Божия мне и тут помогла. Пока я ехала с
Курского вокзала на автобусе, меня всю трясло, потому что я страшно
боялась погони. Позвонила матушке в скит, а она, напуганная прежним
визитом моих родителей, посоветовала мне остаться в Москве. А где мне
было прятаться, когда денег у меня две тысячи рублей?! Я решила тогда
ехать в Боголюбово. День или два я пожила в монастыре, и тут позвонил
мне отец, который сказал, что идёт к местоблюстителю Патриарха просить
встречи со мной. Я, понимая, что у монастыря могут быть проблемы,
попросилась на квартиру к одним своим знакомым, бывшим москвичам.
Какое-то время я жила у них и ездила в монастырь на службы.
Потом наступило Рождество. И прямо ко времени вечерней
службы приехали мои родители, и мне пришлось с ними встретиться. Когда
я подходила к монастырю, то увидела, что возле ворот стоят три
московские машины.
В тот момент я успеваю только забежать в сторожевую
будку, что стоит слева от входа в монастырь. Там уже находится духовник
монастыря отец Петр. Следом за мной заходит сотрудник уголовного
розыска, потом отец, а позже и мама. Родители страшно бранятся на меня,
и силой — хватая за руки — пытаются вытащить меня из этого домика.
Что происходило — кошмар! Я кричала "Господи, помоги!",
всячески отбрыкивалась, вырывалась из их рук, делала всё, что могла,
лишь бы не ехать с ними. В этом маленьком домике собралась целая толпа
людей — оказывается, все они приехали из Москвы вместе с моими
родителями. Там были и представители МВД, местного, районного, и
московского, Тимур, и с ним какая-то группа мужчин. Все они пытались
меня правдами и неправдами "уломать". Отец Петр, видя, что никак не
может мне помочь, сказал: "Это родительский деспотизм!" — и ушёл. Я
знаю, что после этой сцены он очень сильно разболелся, переживая за
меня. Он ведь очень пожилой человек, фронтовик. Потом появился адвокат
Дмитрий Савченко, которого позвали сёстры, чтобы разобраться в
сложившейся ситуации.
После разговора с моими родителями и московскими
милиционерами он стал на мою сторону. Мы перешли в Архиерейский дом,
где был большой зал со столом, где можно было хотя бы разместиться
такой толпе. В результате после криков, страшных и очень грозных
выкриков моих родителей, я написала заявление о том, что с родителями
никуда не поеду, но остаюсь в Боголюбове по собственной воле. Это нужно
было для закрытия розыскного дела. Несмотря на то, что владыка Евлогий
подписал обо мне указ, о переводе меня в Княгининский монастырь, я туда
не поехала, поскольку и к Боголюбскому монастырю я не была приписана,
соответственно, "перевести" меня никуда было нельзя. А мое письменное
заявление полностью узаконивало мое пребывание в том месте, где я сама
хотела быть. Кстати, после истории со мной владыка Евлогий распорядился
о том, чтобы в Боголюбский монастырь не принимались девушки младше 25
лет…. В результате родители уехали. Паспорт они мне так и не отдали,
милиции сказали, что потеряли его.
Через некоторое время меня приютила у себя одна женщина.
В монастыре я жить не могла. Очень часто туда приезжали мои родители, с
криками, с воплями требуя моей "выдачи".
ОДНАЖДЫ МЕНЯ вызвали к владыке Евлогию. Вместе с
человеком, в семье которого я жила, я поехала в Епархию во Владимир,
где снова встретилась со своими родителями. Я с ними увиделась перед
кабинетом владыки. Как только я их увидела, сразу же позвонила адвокату
Савченко и попросила его срочно приехать. Отец бросился меня обнимать:
"Ой, как ты? Ой! Мы так переживали!". Мама начала рыдать своими
лукавыми слезами и говорить, что она дико по мне скучает и без меня
совсем не может. Отец задавал мне странные вопросы о том, чего он никак
не мог знать. Очевидно, у него был какой-то источник информации, о
котором я не догадывалась. Очень важно, что еще до моего разговора с
владыкой они мне сказали, что я в этом монастыре жить не буду. Если и
буду жить в монастыре, то в любом другом…
Я им пытаюсь объяснить:
— Я вас очень люблю, простите меня, пожалуйста! Но я не
хочу в прежнюю жизнь возвращаться! Вы поймите, пожалуйста, я хочу Богу
служить!
Вот такие слова я им говорила, но их это не задевало.
После этого владыка принял меня, но было видно, что с ним
до этого побеседовали мои родители. Владыка стал увещевать меня,
уговаривать послушаться родителей, приводил разные примеры из жития
святых. На это я ему заметила, что у меня никогда не было хороших
отношений с мамой и папой и они не желают мне добра. Я вспомнила слова
матери: "Я тебя родила, я тебя и убью!". На мое замечание владыка
ответил: "Даже если они вас пугали когда-нибудь, что убьют, так это все
только от любви". Затем владыка стал меня уговаривать пожить в
Княгининском монастыре, который находится во Владимире, буквально через
дорогу от Епархии. В какой-то момент я устала оправдываться и
заплакала.
Он предложил вместе помолиться. Мы помолились, и тут мне в голову пришла мысль: "Соглашайся, все как-нибудь разрешится…".
И я согласилась. Но оказалось, что мое согласие никому не
нужно. Как только я вышла от владыки, меня тут же схватил мой отец.
Мама же в это время зашла к владыке. Позже, уже на лестнице, подбежали
не известные мне добры-молодцы и насильно запихнули меня в машину.
Никто из свидетелей моего похищения — а там, в приемной владыки, сидели
человек семь священников — за меня не заступился. А ведь я не шептала,
я кричала в голос с просьбой о помощи! Какие-то незнакомые мне люди
запихнули меня в машину, и мы помчались. Но вовсе не в сторону
Княгининского или другого монастыря, а в Москву.
Если бы не мой адвокат эти люди против моей воли довезли
бы меня до Москвы, а потом, быть может, родители отправили меня за
границу, а там, вероятно, посадили бы в психушку.
Слава Богу, благодаря адвокату Савченко нашу машину
задержали на посту милиции в городе Лакинск. Оказалось, что меня
сопровождал целый эскорт — четыре автомобиля, набитых какими-то
уголовного вида мужчинами. Никого из них я не знала, кроме Тимура и его
друга Автандила, которые, оказывается, тоже участвовали в моем
похищении, и даже блокировали дверцу, когда я кричала милиционеру:
"Спасите, меня похитили!!!". Все они вышли из автомобилей, и их
оказалось столько, что мне и адвокату пришлось прятаться в дежурке. Мои
похитители в это время ходили под окнами дежурки и ругались, угрожая
нам. В результате меня благодаря милиции отпустили обратно во Владимир.
За нами потом все ехала какая-то машина, но мы, слава Богу, оторвались.
Уголовное дело по факту моего похищения, естественно, не завели,
потому, что это-де было дело рук моих родителей. Хотя, когда машину
остановили, родителей там и близко не было. Мать была во Владимире, а
отец — в другой машине.
Это событие произошло 25 февраля. После этого мне
пришлось долгое время прятаться в маленьком домишке, и никуда не
выходить из него. Тем более, что родители обратились за помощью к
преступному миру. Скорее всего, в этом им помог Тимур — человек
влиятельный среди грузинской диаспоры Москвы. Насколько я знаю, за
монастырем началась круглосуточная слежка — непонятные машины все время
стояли возле монастырских ворот, в них сидели люди и наблюдали за
въезжающими и выезжающими в ворота автомобилями. Несколько раз в
монастырь приезжали субъекты, которые пытались за деньги выведать обо
мне какую-либо информацию. Потом меня вызывали к прокурору района, где
я давала показания. Это после того, как родители написали жалобу на всю
нашу "группировку" в Администрацию президента. Они писали жалобы лично
Путину и Медведеву. Мой адвокат читал все эти жалобы, и говорит, что на
монастырь, а также на милицию района, области было вылито очень много
грязи и самой низкой клеветы. Ни слова правды написано не было. Потом
они пытались завести на меня уголовное дело, будто я украла у них
деньги. Это для того, чтобы был повод меня задержать. Они уже
обращались в МВД, в ФСБ, МУР, Генпрокуратуру, Центр борьбы с
экстремизмом, в детективные агентства. Стали объединять вокруг себя
других недовольных, попавших со своими близкими в похожую ситуацию, а
также людей, не симпатизирующих Боголюбскому монастырю и его духовнику.
Потом в районе монастыря была расклеена листовка: моя фотография и
текст: "Девушка ушла в монастырь и не вернулась. Нашедшему обещается
вознаграждение".
Сейчас я уверена, что это делалось не для того, чтобы
разыскать меня, а для того, чтобы оклеветать монастырь. Постоянно
давили на отца Петра, клеветали на него всюду, где только можно.
Родители приезжали к нему неоднократно, требуя официального отказа от
духовного окормления меня. В общем, сейчас я даже не могу припомнить
все те козни, что они учинили. Каждый раз, когда я разговаривала с ними
по телефону или писала письма по электронке, я слезно умоляла их
оставить меня в покое. Каждый раз терпеливо объясняла, почему и ради
чего я ушла. В ответ я получала угрозы, что снимут отца Петра и матушку
Георгию, разгонят всех "монастырских сектантов" и так далее, и так
далее… Если честно, в этот момент мне казалось, что я и они совершенно
чужие люди — настолько по-разному мы смотрели на одну проблему.
Сейчас основная их идея, что я должна, обязана родить им
наследника. Но почему они не думали о наследниках, когда выгоняли меня
беременную на улицу?!
Я КАК-ТО СПРОСИЛА у одной старой монахини: "Как вы
думаете, буду я когда-нибудь послушницей?". "Да какой послушницей,
схимницей ты будешь!" — она мне ответила. Я, конечно, только
рассмеялась в ответ. Вообще у меня в жизни было два откровения. Первый
раз, когда мне было 18 лет. Тогда мне было очень тяжело духовно, я не
могла спать и есть, мне не хватало воздуха, я целыми днями плакала, и
никак не могла понять, что со мной происходит. Я очень страдала. И вот
как-то днем я заснула. И мне снится очень явственно, будто я стою в
каком-то светлом тумане, какой бывает, когда летишь на самолете сквозь
облака. И вдруг вокруг меня заклубилось что-то очень злое и страшное. И
мне от этого становится невыносимо. И вдруг из тумана ко мне выходит
Господь… Вот на иконы смотришь и думаешь: да, Он такой, и вроде не
совсем такой… Вот Он вышел ко мне и говорит: "Не бойся, я тебя защищу".
И у Него в руках появляется огромный золотой меч, весь в драгоценных
камнях. Я просыпаюсь и думаю: "Надо же, Сам Господь приснился…". Потом
как-то мне в руки попала фотография Туринской плащаницы, и я увидела на
ней лик моего Господа, тот самый, что мне приснился. Точь-в-точь. А еще
было откровение приблизительно за два месяца до того, как я уехала в
монастырь. Как будто бы я иду по какому-то храму как паломница, иду и
все рассматриваю. И слева от меня малый престол стоит, и на нем икона
особая, Матери Божией с Младенцем, а Господь стоит рядом, живой, и
говорит: "Давай-давай, скорей иди сюда". Меня как магнитом тянет к
иконе. Я прикладываюсь и отстраняюсь от нее, а Господа рядом уже нет. А
сзади монахини стоят и говорят: "Не может быть, чтобы это был Сам
Господь! Мы тоже видели Его!". Утром я проснулась, конечно, опять
удивилась, какой сон мне приснился, и стала думать, а есть ли такая
икона на самом деле, и есть ли такой храм где-нибудь? И представьте
себе, когда я приехала в скит Спас-Купалище, то увидела и храм, что мне
приснился, и ту самую икону…
С двенадцати лет я много ездила по Европе. На лето меня
родители отправляли туда в туры и в детские лагеря. Отдыхала, покупала
вещи я только в Европе. После шестнадцати лет я летала туда или одна
или с подружками — развеяться, отдохнуть, приодеться. Да, в Европе
много красивого, элегантного, то есть того, чего у нас в России нет. Но
вся эта красивость пустая. Ведь все дело в духе. А Европа — она такая
современная, красивая, гламурная, передовая, приятная, но она мертвая
духом.
А у нас в России еще, слава Богу, есть Дух!
СЕЙЧАС Я ЧУВСТВУЮ себя прекрасно. Головные боли,
которые когда-то меня мучили, бесследно исчезли. Никаких таблеток я не
пью. Хотя мои родители очень активно апеллируют к тому, что я серьезно
больна и нуждаюсь в лечении, что меня какие-то злые люди якобы насильно
лишили лечения, и тем самым ущемили мои права. А на самом-то деле у
меня все хорошо. Было бы совсем замечательно, если бы не те
переживания, виновниками которых являются как раз мои родители. У меня
ничего не болит, и я ничем не мучаюсь. У меня есть возможность в любой
момент пройти медицинское обследование, но я не хочу этого делать,
поскольку целиком положилась на волю Господа.
Сейчас у меня непреодолимое желание трудиться. Мне так
скорбно оттого, что все вокруг меня трудятся, защищают наш монастырь, а
я вот сижу в затворе и целыми днями молюсь и молюсь. Причем в мирской
жизни-то я была очень активная. А здесь я то в одной избушке поживу, то
в другой. Сижу целыми днями. А очень хочется творить добро ближнему,
трудиться во славу Божию!
Жизнь каждый человек понимает через свои ощущения. Ты не
можешь понять, что значит "горячо", пока не прикоснешься к горячему.
Так же и с духовной радостью… Если не пережил ее, то, может быть, даже
и не поверишь, что она существует. Я, слава Богу, поняла, что она есть
— эта радость в Духе.
Источник: http://zavtra.ru/cgi//veil//data/zavtra/09/831/41.html |
