Каргин Superstar. Часть 40

IV. Валерий Каргин и вещи

Валерий Каргин и Виктор Красовицкий миллионерами — долларовыми, не жалкими миллионерами в деревянных рублях — стали уже в конце восьмидесятых годов, когда, выражаясь скромными словами нашего главного героя, «почувствовали себя богатыми людьми. Но никогда не демонстрировали свою зажиточность».

Конечно, ни зажиточность, ни все приобретенные дорогие и гипердорогие игрушки никогда и ни в коем случае не демонстрировались. Совершенно случайно прогулка банкира с сыном по Вецриге из-за наличия телохранителей и транспортных средств в середине девяностых напоминала настоящую процессию.

Однозначно и абсолютно нечаянно вышло так, что уже в начале девяностых годов доморощенные средства массовой информации все чаще и чаще стали упоминать то ружьишко банкира с золотым петушком, то все расширяющийся элитный автопарк Pareks'a, в том числе, пользованный бронированный Rolls-Royce какого-то арабского шейха — иногда называемого королем Бахрейна (»Когда у Pareks'a в давние времена были проблемы, Витя купил и показал всем Rolls-Royce», — посмеивается сейчас другой ветеран банковской сферы) и автомобиль Daimler-Benz, каких в 1993 году выпустили всего шесть штук (причем на одном из таких ездила в то время еще живая принцесса Диана), то чувственно подтверждающие успешную жизнь и нетривиальное эго слова Валерия Каргина: «У меня мобильный телефон новейшей системы!»

Время шло, но падкость на вещицы оставалась прежней — пока Виктор Красовицкий все больше отступал в тень, павлиний хвост его компаньона распускался все шире и пышнее.

«У нас первых появились Subaru. Infiniti мы тоже купили первыми; новые джипы Mercedes в Риге тоже наши...»; «У нас многие хотели купить, даже дороже, чем они стоили. На моем первом Mercedes 1989 года выпуска кто-то до сих пор ездит, даже табличку к нему прикрутил...»; «Не хочу выпячиваться как [российский фармацевтический мультимиллионер Владимир] Брынцалов: «Вот, у меня сотня пар спортивной обуви!» — мне так не нравится. Но дома у меня все стены увешаны картинами...»; выставочные мотоциклы, коллекции часов, оружия, исторических писем и автографов, «к сожалению никто мне не хочет что-нибудь такое продать» — это о желании приобрести какую-либо из работ Шагала, 100 тыс. долларов в год на охоту, ружья, естественно, только Blazer и Holland & Holland...

И конечно же, все растущее желание похвастаться удачными трофеями. Правда, в середине девяностых годов его немного подпортил российский журнал «Деловые люди», упомянув, что застреливший нечаянно корову проводника-лесника латвийский банкир вполне мог послужить источником вдохновения для появления аналогичного эпизода в легендарной кинокомедии «Особенности национальной охоты».

(Между прочим, это упоминание, очевидно, было настолько неприятным, что, желая дефект превратить в эффект, наш герой этот эпизод изложил другому российскому журналу уже в своей редакции: «В сумерках промелькнуло какое-то животное. Лесник говорит: «Барсук! Стреляй!» Надо отметить, что я не очень хороший охотник. Но он кричит «Стреляй, стреляй, уйдет!» Я прицелился. Выстрелил. Подошли ближе — лежит корова. Мертвая. Я заплакал. Потому что мне так редко удавалось куда-нибудь попадать. Смотрю на корову и думаю: «Сейчас дождусь ее хозяина, он придет, будет ругаться». Вдруг за спиной слышу всхлипывания — лесник. Оказалось, я его корову застрелил...»)

Но память человеческая коротка, и этот случай благополучно затмили рассказы Валерия Каргина о «достаточно большом количестве трофеев, часть из которых могла бы претендовать даже на золотые и серебряные медали, но банкир этим не кичится и даже ни в одной выставке не участвовал», и еще о новом «трофее — мече голубого марлина. Редко кому удается такого поймать и вытащить, а я вытащил»... (заодно и себя вспомнив: «Приятно было чувствовать себя сорокалетним, выносливым, хорошо тренированным мужчиной»).

Особое место среди игрушек занял новый дом банкира в Булдури, о котором некий представитель банковской сферы, которого никак нельзя упрекнуть в чрезмерной неприхотливости, все же высказался:

«Дом — это твой стиль жизни. Эта крепость там не по глупости. Человек построил дом не где-нибудь, где вокруг равные ему по доходам, или просто в укромном месте, а там, где самое топовое место для обычных людей. Такое место не выбрал бы ни один человек, у которого из невеселого или полного обид детства не сохранилось бы желания, например, быть первым на виду у всех. И вся эта история становления — доказать, что я могу то, чего хочу.

Да, я понимаю, что ненавидят, что на заборе гадости писать будут. Но я этот дом хочу именно здесь... И могу позволить себе потребовать у всех снять обувь, чтобы не стирались золотые ободки на мраморе».

И так далее, и так далее — пусть постепенно, но прихоти банкира становятся все, если так можно сказать, утонченнее, с попытками найти для них какой-либо, лучше всего исторический резон. «Maybach — это абсолютный символ финансового начинания. Выпуск 2003 года, всего, кажется, около трехсот машин. Моя — одна из первых», — это еще ранний Валерий Каргин.

Но вот уже нашедший более благородную версию — не «просто богатый», не какой-то «человек из России» (»Меня считают пророссийским, но с Россией меня связывает язык, и ничего больше!»), а ценитель символов, old money — представитель старых респектабельных денег:

«В последнем Forbes прочитал, что в Америке пока не продан ни один Maybach. Его не продают просто богатым, чтобы они поездили и посигналили. В России мне предлагали 100 000 долларов, чтобы его забрать. Но для меня эта машина имеет совсем иной смысл, чем для человека из России.

У нас старый банк. Одной из его частей еще в XVIII столетии был Дворянско-Лифляндский банк. До Второй мировой войны банк, в котором мы сейчас находимся, принадлежал Dresdner Bank. В те времена у управляющего банком был Maybach. Тогда было так принято. И я как президент Parex bankа вижу в Maybach известную преемственность, связь с историей.

Позднее тут был Русско-Азиатский банк. А после войны здесь находилось латвийское отделение Промстройбанка СССР. И, что удивительно, все эти банки обслуживали одних и тех же клиентов. Менялись названия организаций, они говорили на различных языках, документацию вели и на русском, и на латышском, и на немецком, но клиенты были все те же, да и доходы были схожими — транзит и мануфактура.

Национализация банков в Латвии была произведена до 1940 года, но советская власть ее поддержала, ничего не изменив. И немецкие оккупационные учреждения по сути тоже ничего не меняли. Для меня Maybach — символ преемственности бизнеса...»

Продолжение следует

Все права на русскую версию книги «Каргин Superstar» принадлежат ООО Telegraf.